Собрание сочинений (Том 1) - Вера Панова

Все люди в поезде утомились не столько от длительного рейса порожняком, сколько оттого, что в эти бездельные дни упорно думалось о доме, о близких, о том, когда же будут письма…

Особенно мучился доктор Белов.

Скоро год, как было написано то письмо от пятого сентября. Уже и вторая посылка пошла в Ленинград из Омска, а из Ленинграда ни слуху ни духу.

Письма, конечно, есть, они лежат в В*, в их почтовом ящике. Но когда поезд попадет в В*?

Данилов решил командировать кого-нибудь за почтой.

Желающих ехать было достаточно: многие были из В*, командировка означала возможность побывать дома. Сам Данилов охотно поехал бы…

Он выбрал Лену.

— Живым духом туда и обратно, — сказал он ей. — В РЭПе узнаешь, где нас поймать. С пассажирскими не связывайся, товарными скорей доберешься. С поезда на поезд на всем ходу. Ну, тебя не учить.

Он дал ей маленькую посылку, с килограмм весом, аккуратно перевязанную веревочкой; за веревочку заткнута бумажка с адресом.

— Вот, передашь. Там сын растет, ему нужно. — Он сдвинул брови, чтобы скрыть улыбку, выдававшую его слабость к сыну. — Посмотришь, каков он, не захирел ли. Жена и напишет, так у нее ничего не поймешь.

С полной сумкой писем и адресов Лена пересела на первый подвернувшийся товарный маршрут и уехала, а в санитарном поезде еще медленнее потянулись дни ожидания.

Ольга Михайловна придумала сварить для раненых варенье и насушить грибов. Пошли с ведрами в лес. Юлию Дмитриевну немного волновало — пойдет ли Супругов. Она была в восторге, когда он спросил ее:

— Вы разрешите присоединиться к вам?

Именно к ней он обратился с этим вопросом; не к Ольге Михайловне и не к Фаине, которые тоже собирались, а к ней.

Ей было сперва неловко, когда они пошли рядом. Она не привыкла гулять у всех на глазах с мужчиной, в которого была влюблена. К счастью, вместе с ними пошли Фаина и несколько санитарок. Фаина повязала голову желтой косынкой и овладела разговором. Закидывая голову, она хохотала, хотя смешного ничего не было. Юлия Дмитриевна молчала и думала о том, что она, Юлия Дмитриевна, никогда не смеялась так громко. И о пустяках она не умела разговаривать, все ее речи звучали серьезно и поучительно, — может быть, это и отпугивало от нее мужчин… Да, мужчины любят вот таких женщин, ярких и шумных, которые, не задумываясь, бросают легкие двусмысленные словечки и хохочут, запрокидывая голову и надувая горло. «Что же делать, если я так не умею?» — рассудительно думала Юлия Дмитриевна. И ей уже было досадно, что Фаина пошла с ними…

В лесу девушки отделились от них, и они остались втроем — Юлия Дмитриевна, Фаина и Супругов. Фаина первая нашла грибное место и кричала Супругову, чтобы шел ей помочь. Супругов не торопился: он прислонился к сосне, закуривая самодельную папиросу, — Юлии Дмитриевне он показался в этот момент необыкновенно интересным, — и, казалось, забавлялся бурными зазывами Фаины. Он поймал взгляд Юлии Дмитриевны и сказал, улыбаясь:

— Жизнерадостная особа, правда?

Ей стало сразу весело: он вовсе не очарован Фаиной, он иронизирует по ее адресу, а она-то думала, что Фаина непременно его очарует… Нет, видимо, он действительно предпочитает всем женщинам в поезде Юлию Дмитриевну.

Фаина не намеревалась сдаться так легко, она пришла и утащила Супругова, крепко держа его под руку и подталкивая плечом и даже, кажется, коленом… Юлия Дмитриевна шла за ними, слегка посмеиваясь. Присутствие Фаины теперь не тяготило ее, напротив — оно было поводом к какой-то особенной дружеской интимности ее с Супруговым, к каким-то взглядам и усмешкам, смысл которых был понятен только им двоим…

К сожалению, приятная прогулка длилась недолго, потому что грибов было множество и ведра наполнились слишком быстро. Выручила Фаина. Она объявила, что воздух в лесу целебный и что незачем возвращаться так скоро домой, в вагонную духоту. Она легла у опушки на мягкую траву в огромной черной тени леса, предвещавшей близость вечера, и позаботилась о том, чтобы принять самую соблазнительную, по ее понятиям, позу. Юлия Дмитриевна и Супругов скромно сели рядом.

— Доктор, — сказала Фаина с закрытыми глазами, — скажите, вы всегда были такой неживой?

Супругов сделал вид, что не понял.

— Как неживой? — спросил он, переглянувшись с Юлией Дмитриевной. — Я всегда ощущал в себе достаточно жизни.

— Ваши ощущения вас обманывают, — сказала Фаина протяжно.

И так как он молчал, она взялась за него снова:

— Вы любили когда-нибудь?

— Странный вопрос, — ответил Супругов.

— Вы — удивительное явление, — сказала Фаина. — Сорокалетний холостяк в наши дни — редкость. Теперь все женаты, на кого ни взгляни. Мальчишки двадцатилетние — и те женаты, или женятся, или есть невеста. У вас есть невеста?

— Но я же не мальчишка, — пошутил Супругов.

— Нет, позвольте, позвольте! — закричала Фаина, с детской резвостью кувыркнувшись в траве, чтобы повернуться к нему лицом. — Отвечайте на вопрос!

Юлия Дмитриевна слушала разговор и глядела на небо. Оно было прекрасно на исходе дня — не голубое, не золотистое — высокое, неопределенной окраски и все насквозь пронизанное нежным, умиротворяющим светом.

«Мне хорошо, — думала Юлия Дмитриевна, улыбаясь этому небу, и этому разговору, и неопределенной светлой надежде, которая рождалась или готова была зародиться в ее сердце. — Мне очень хорошо».

— Форменный обалдуй, — сказала ей Фаина, когда они вернулись в поезд.

Лена шла по знакомому городу.

Было досадно, что трамвай не ходит, что-то случилось с путями, — хотелось скорее добраться до РЭПа и получить Данины письма. Невольно она отметила, что на улицах очень мало мужчин, почти все одни женщины. На станциях не то, там почти сплошь мужчины в военной форме…

Но вот она дошла до бульвара, осененного широкими спокойными вязами, и замедлила шаг. Сейчас она пересечет бульвар, и в переулке откроется дом, второй от угла, трехэтажный серый дом, обитель ее короткого счастья… Вот он, такой же, как год назад. Только немножечко обветшал, и парадная дверь уже не кажется такой парадной, она даже как будто стала чуть-чуть ниже и уже…

Нет, она зайдет сюда потом, сначала надо получить почту.

В РЭПе ей выдали целую кучу писем и десятка два посылок и бандеролей. Посылки были маленькие. Лена ссыпала их в мешок. Проворно она перебрала письма: на ее имя ничего не было.

Она села на скамью в пыльной экспедиции и еще раз пересмотрела все письма по одному. Вот Данилову письмо; по обратному адресу видно, что от жены; и ему же письмо в большом конверте со штампом Центрального Комитета партии. Вот доктору Белову письмо из Ленинграда. Вот Наде, и опять ей, и опять, — от жениха, наверно… Богейчуку штук тридцать. Всем есть, решительно всем, до единого человека, только ей, Лене, ни одного письма.

Она ссыпала письма в тот же мешок, где были посылки, взвалила мешок на спину и пошла домой.

Может быть, письма там. Он писал на воинский адрес, а потом почему-нибудь передумал и стал писать на домашний. У соседей спросить или в домоуправлении.

С мешком за плечами, не горбясь и не задыхаясь, она быстро поднялась на третий этаж.

Дверь с английским замком. У Дани был свой ключ, какой-то неудачный ключ, отпирал не сразу. Лена всегда слышала, как Даня возится с замком, стараясь открыть его, и нарочно не шла отворять: ей нравилось слушать, как нетерпеливо ключ царапается в скважине.

У соседей писем не было, у них ничего не было — ни дров, ни керосина, ни мыла, ни ниток. Они окружили Леку, эти старухи, сидевшие дома, и перечисляли все, чего у них нет. Молодые были в армии или на работе.

Лена отстранила старух и спустилась в домоуправление.

Там тоже не было писем. Она взяла ключ от своей комнаты и не спеша поднялась наверх. Она вдруг почувствовала страшную усталость. Трое суток она почти не спала и ни разу не раздевалась.

В комнате все вещи были на тех местах, где она оставила их. Везде толстым слоем лежала пыль. Белая занавеска стала желтой.

Недокуренная папироса лежала в пепельнице — Данина папироса…

Лена сняла сапоги, легла на диван и стала отдыхать, как ее когда-то учили: ослабив все мышцы и дав покой всему телу. Она не понимала, почему нет писем, но беспокойства у нее не было: Даня жив. В комнате пахло его табаком… Умирают те, у кого есть в жизни какая-нибудь трещина; вот в эту трещину и проникает смерть. К нему у смерти нет лазейки. Чудесно наполненной была его жизнь; что может пресечь его дорогу?

Он — мертвый? Кто угодно может умереть, только не Даня.

Закрыв глаза, она поцеловала его и уснула.

Часа через два она проснулась, отдохнувшая и бодрая, и стала прибирать в комнате. Сняла грязные занавески, обтерла пыль и вымыла пол. Папиросу оставила в пепельнице.