Повести студеного юга - Александр Иванченко

Левая бровь капитана, которая была почему-то гуще и длиннее правой и круто загибалась у виска вверх, придавая мешковатому, оплывшему от жестокой гипертонии лицу Петровича выражение сердитой сосредоточенности, задвигалась, как бы пытаясь согнать со лба надоедливую муху. Но мы, давно успевшие изучить нашего капитана, знали: Арсентий Петрович в очередном затруднении. «Бездельники вы, дорогой сэр Эдвард. Толчете воду в ступе, вместо того чтобы полезное что-то делать, оттого и киснете. Впечатлений им не хватает, скажи пожалуйста! А какого черта сидите тут, как собаки на сене?» — думал, наверное, он и мучительно соображал, как бы выразить свою мысль поделикатнее.

Очень это была трудная задача для Арсентия Петровича — подбирать деликатные слова. Выросший от простого матроса до заслуженного капитана, он неплохо знал английский язык, много читал и вообще был человеком образованным, но легко складывать светские фразы так и не научился, вернее, когда он специально не старался, у него все выходило гладко, но как только начинал себя контролировать, сразу становился в тупик — все приходившие в голову слова тогда казались ему подозрительно обыкновенными.

— Когда-то в Лондоне я встречался с мистером Салвесеном, — сказал я, чтобы выручить капитана и заодно повернуть разговор на более волновавшую меня тему. — Вы не знаете, что с ним теперь?

Голубые глаза нашего гостя вспыхнули живейшим любопытством.

— Вы встречались с Салвесеном? В Лондоне? И он вас принимал?

Я коротко рассказал о нашей с Бенджамином Хоулсом хитрости и сказал, что с тех пор интересуюсь судьбой миллиардера.

— Вы полагали, он все еще жив?

Пока я рассказывал, губернатор, слушая, приговаривал с заразительным смехом: «Салвесен, это Салвесен!»

— Я давно не получал о нем информации… Он что, умер?

— О, Салвесен закончил почти шекспировской драмой! Эллиот… Вы его видели?

— Да, он выходил из кабинета всего на несколько минут, приносил кофе.

— Так вот этот Эллиот, которого все считали тенью и преданным терьером дядюшки, хлопнул дядюшку по лысине фолиантом его собственных изречений! Нет, не смертельно, покушения там не было. Дело в том, что в последние годы Салвесен очень мало спал и чересчур много говорил. И требовал от племянника записывать все его рассуждения. Да, инициатива в этом странном занятии, как выяснилось, принадлежала не Эллиоту. Стенографировать все свои разговоры его заставлял Салвесен. Вообразите, как сладко было Эллиоту! При всем своем феноменальном стоизме он, конечно, взвыл. Драмы, очевидно, могло не быть, если бы старик в ответ рявкнул. Рабская душа Эллиота, мне кажется, тогда бы смирилась. Но старик только почесал лысину. Сказал: «Элли, ты глупый мальчик, я хочу тебе добра и говорю только то, что тебе пригодится в будущем. Ты не знаешь того, что знаю я, и без этих записей не сможешь продолжать наше дело». Да, он задался целью вместе с наследством оставить Эллиоту наставления на все случаи жизни. Ну, Эллиот, сколько мог, терпел еще. Но разве есть на свете собака, однажды успешно испытавшая крепость своих зубов и не понявшая, что она умеет и должна кусаться?

— Эллиот убил его? — невольно вырвалось у меня.

— Для шекспировского сюжета это было бы слишком заурядно. Он публично отрекся от наследства и раскрыл журналистам все карты. Вот в чем соль. Потом Салвесен начал зачем-то снимать со счетов крупные суммы денег. В последний раз он взял в банке наличными миллион фунтов стерлингов. Целый чемодан купюр! Зачем? Куда их столько наличными истратишь? И все ведь знали, как Салвесен любил тратить. Решили проследить за ним, и представьте: деньгами он растапливал камин!

— Сошел с ума? — Я вспомнил, как миллиардер пинцетом осторожно убирал в стол два кусочка сахара, которые предложил было мне, и снова мысленно видел себя в его кабинете. Те кусочки сахара меня потрясли тогда. Живой Плюшкин? Гобсек? Но они были дремучими невеждами, людьми без зачатков интеллекта. Передо мной же сидел человек, пусть с академической точки зрения не блестяще, но вполне толково рассуждавший о проблемах современной географии. Плохой ли, хороший, а все же ученый. И человек, единолично управлявший гигантской промышленно-финансовой империей. А манера вести себя и скупость тем не менее совершенно плюшкинские. И помните: «…не принимайте меня за человека, способного ради мимолетного удовольствия поджигать купюры достоинством в полтора фунта». Что же, кроме сумасшествия, могло вызвать у него желание греть старые кости у камина, в котором он собственными руками сжигал миллионы?

— Салвесена всегда мало кто понимал, — сказал губернатор. — В какой-то мере его поступки объяснила книга Эллиота, он издал ее после смерти дядюшки. Если судить по книге, старик был одержим и, возможно, в чем-то паталогичен, но не шизофреник. Представьте себе такую картину: восемнадцатилетний юноша, у родителей которого только два небольших рыболовных суденышка, заявляет, что он будет миллиардером. Заметьте, не миллионером — миллиардером! Сумасшедший, не так ли? Или просто наивный мальчишка. И что же? Начав практически с нуля, с маленького кредита под чужое поручительство, свой первый миллиард он сделал уже к сорока годам. Гений, не правда ли? Допустим, необыкновенная удача, счастливое везение, но жизнь ведь не может состоять из одних везений. Случайности бывают, и часто они дают самые неожиданные последствия, но в серьезном деле любая удача — не случайность. Ее нужно уметь предвидеть, вовремя увидеть и быть готовым ею воспользоваться. Кроме чисто профессиональных знаний нужна особая интуиция и очень надежная голова. Салвесен — миллиардер! А кем он был? Всего лишь каким-то Салвесеном. Не более. Потом под его контролем оказалась почти вся китобойная промышленность Великобритании. Флотилии, заводы, торговые предприятия. Он работал без посредников, сам представлял и промышленно-торговый концерн, и контрольно-финансовый банк. Но смысл своей жизни он видел не в том, чтобы пользоваться какими-то благами, то есть самому потреблять их, а в том, чтобы владеть ими, чувствовать себя хозяином и, оставаясь непритязательным в личном, быть взыскательным повелителем для других. Его аскетизм объяснялся не примитивной скупостью, как это многим казалось, а твердым убеждением: человек должен довольствоваться малым и во всем быть бережливым, так как все стоит денег и, следовательно, труда. Хотя это не мешало ему с удовольствием пировать на чужой счет. Здесь в нем сказывался бизнесмен: нельзя упускать выгоду.

— Хорошо, но зачем такое накопительство? Я знаю известную формулу: «Цель бизнеса — прибыль. Прибыль означает богатство. Богатство означает политику. Политика означает власть. Власть означает бизнес…» Но власть ради власти… Тогда это гипертрофированное тщеславие, которое, как правило, жаждет величия, всеобщего поклонения. Он же, по-моему, к популярности вовсе не стремился. Может быть, только как изыскатель Антарктики. Но тут совсем другое. Признания своих трудов, больших или малых, все хотят и все, наверное, немного себя в этом переоценивают, иначе ведь терялась бы уверенность в полезности своего труда, а значит, и главный его стимул. Творец должен быть в определенной мере тщеславен, если он мыслит себя творцом.