Дядя Ник и варьете - Джон Пристли

— Вот и все, что от нас требуется, — сказал я. — Остальное — точный расчет времени и подробное распределение обязанностей — предоставим моему дядюшке, он человек дотошный и обстоятельный.

— Что верно, то верно, — заметила Джули и состроила гримасу.

— Ладно, пусть у него тяжелый характер, — ответил я. — Но ведь только благодаря ему миссис Фостер-Джонс сможет выступить в воскресенье на этом митинге.

— Молчу, молчу, — сказала Джули, а остальные горячо поддержали меня. — Пора в путь, Дик?

— Да. — Я взглянул на Фостер-Джонса. — Вы сможете быть в «Эмпайре» в четверть девятого? Я скажу дяде Нику, что мы встретимся между представлениями.

— Ну, пошли, — сказала Джули. — Только заглянем на минутку в тот славный маленький бар, потому что я, по-моему, оставила там свою пудру.

Она сердечно простилась с миссис Фостер-Джонс, поблагодарила от нашего общего имени Мюриел Диркс за «чрезвычайно интересный ленч», и мы поехали. Она выпила два двойных виски в том же маленьком баре, а я быстро проглотил кружку пива; на обратном пути Джули прижималась ко мне, волнуя незаметными для других прикосновениями, а сама громко и как ни в чем не бывало разговаривала с сидевшими впереди Фостер-Джонсом и Арнольдом. Теперь машина вела себя лучше, но в конце путешествия нам пришлось ползти с черепашьей скоростью, потому что в Лидсе к обычным декабрьским сумеркам прибавился еще и туман.

Мы собрались в уборной Томми Бимиша, она была самая просторная. Все пришли в костюмах и гриме, и Фостер-Джонс оглядывал нас растерянно и даже с некоторой опаской. К моему удивлению, здесь бы ли и Дженнингс с Джонсоном, они курили сигары и пили виски Томми.

— Не смотри так, сынок, — сказал Дженнингс. — Мы тоже участвуем в игре. Спроси у Магараджи.

— Не забывай, что мы любим женщин, всяких, даже собственных жен, — сказал Джонсон.

— А легавых не терпим с малолетства, — сказал Дженнингс. — Магараджа, займите председательское место.

Дядя Ник оторвался от своих записей и взял на себя командование, притворяясь, что это не доставляет ему никакого удовольствия.

— Начнем с вас, мистер Фостер-Джонс. У вас есть записная книжка? Пишите. Во-первых, экран. Он должен иметь длину футов девять. Высота — не менее семи футов. Не надо делать его слишком легким, но позаботьтесь, чтобы его можно было сдвинуть с места. Лучше закрепить его, когда он будет установлен. Вы точно знаете, куда его ставить? Вот сюда — смотрите. — И дядя Ник показал ему план сцены. Томми Бимиш зевнул и налил себе виски. Джули прикрыла глаза. Дженнингс и Джонсон перемигивались сквозь сигарный дым.

— Вот здесь экран. Важно, чтобы ваша жена исчезла как можно скорее. Если в Шеффилде или возле Шеффилда ей есть у кого заночевать в воскресенье, я отвезу ее туда, потому что на следующей неделе мы там выступаем. Если она согласна, скажите, что я буду ждать ее в машине в девять часов возле служебного входа.

— Но как она узнает вас, мистер Оллантон? Я хочу сказать…

— Я понимаю, что вы хотите сказать, — безжалостно перебил дядя Ник. — Предоставьте это мне. А вам еще два задания. Постарайтесь, чтобы председатель объявил выступление вашей жены без пяти минут девять — не раньше и не позже. И особо позаботьтесь, чтобы ваша жена знала, что ей можно говорить от силы три минуты. Если она затянет свою речь, полиция успеет обойти кругом и схватить ее у центрального входа. Тогда ей придется плохо, а мы все зря потратим время.

— Я это прекрасно понимаю, мистер Оллантон, — начал Фостер-Джонс.

Но дядя Ник снова прервал его.

— И наконец, в воскресенье вечером сами вы должны держаться подальше. Не вздумайте сопровождать жену. Не пытайтесь присоединиться к ней после. Как только узнают, что она здесь, вас могут тут же выследить. Правильно? Правильно. Как она найдет мою машину? На улицу ее аккуратнейшим образом выведут мистер Дженнингс и мистер Джонсон, которые выглядят очень респектабельно, внешность, знаете ли, обманчива! Для любого зеваки они — два галантных американских джентльмена, сопровождающих взволнованную пожилую даму.

— Все будут рыдать от умиления, — сказал Дженнингс.

— А не поставить ли у заднего входа виктролу, — сказал Джонсон, — чтобы она сыграла «Сердца и цветы»? Прошу прощения, шеф! Продолжайте.

— Они знают мою машину, мистер Фостер-Джонс. И будут точно знать, где им быть и что делать. Теперь мисс Блейн. Что вы делаете?

— Я прихожу туда пораньше в ярком пальто, которое куплю завтра, и в шляпе, закрывающей лицо. Отдаю пальто миссис Фостер-Джонс. Беру ее старое пальто и шляпу и, пока она выступает, жду позади экрана. Как только она заходит за экран, я надеваю пальто, выхожу из-за экрана с другой стороны, будто бы очень взволнованная, затем, имитируя ее походку и осанку, торопливо иду вдоль сцены — тут, если аплодисменты смолкнут, кто-нибудь должен зааплодировать снова, — торопливо иду вдоль сцены, спускаюсь по ступенькам, направляюсь к ближайшему выходу — и меня арестовывают. Так?

— Все, кроме одного, — сказал дядя Ник сурово, как говорил на репетициях. — Пока вы с миссис Фостер-Джонс будете ждать ее выступления, вы должны без передышки менять пальто, чтобы делать это за три секунды, не думая. А остальное вам будет уже легко. Вы хорошая, опытная актриса. Миссис Фостер-Джонс не актриса, и, наверно, она будет нервничать. А в молниеносном переодевании за экраном — ключ ко всему фокусу. Все должно выглядеть так, словно она просто прошла за экраном. Так что репетируйте снова и снова и не обращайте внимания, если она будет сопротивляться. Не останавливайтесь до тех пор, пока не научитесь делать это во сне за две с половиной секунды.

— Я сделаю все, что смогу, — сказала Джули. — По-моему, миссис Фостер-Джонс прелесть, и я на все готова, только бы она не попала в тюрьму. Но что будет со мной? Я не умею спорить с полицейскими, хотя всегда знала, что рано или поздно до этого дойдет.

— Мой племянник Ричард, у которого такой невинный вид, будет сидеть недалеко от выхода и пойдет за вами…

— А разве я не могу этого сделать, Ник? — спросил недовольно Томми Бимиш. — Джули работает со мной… и…

— Послушайте, Томми. — На этот раз дядя Ник говорил не очень резко. — Для вас у меня есть гораздо более важное дело — второй ключ к фокусу. Я хочу, чтобы вы были сбоку на галерке. И как только мисс Блейн появится из-за экрана, вы должны громко крикнуть: «Вот она! А ну, давайте похлопаем!» — что-нибудь в таком роде. Это важно, чтобы направить их по ложному следу, — тут начнутся аплодисменты и свист, и никто не успеет ни о чем подумать. У молодого Ричарда это не выйдет так, как у вас…

— Надо полагать, — сказал Томми все еще мрачно. — Как-никак, у меня опыт.

— Кроме того, — ровным голосом продолжал дядя Ник, — вы не успеете спуститься вниз, но все равно вам лучше изменить внешность для этого выступления с галерки…

— Черный парик и большие зубы, — начал Томми, сразу повеселев.

— А молодой Ричард пойдет за ней следом, и от него потребуется только удостоверить ее личность. — Он взглянул на меня, потом на Джули. — Но вы оба должны тянуть время, чтобы полицейские были заняты, пока миссис Фостер-Джонс не окажется в безопасности.

— Мистер Оллантон, — вскричал Фостер-Джонс срывающимся голосом, — я верю, что мы сможем это сделать… И у меня нет слов, чтобы выразить вам, как мы благодарны, моя жена и я…

— Прекратите, — сказал дядя Ник. — Нам еще придется над этим поработать — и вам в том числе. Вопросы задавать сейчас не стоит: нас уже зовут на выход. Мы повторим все снова в пятницу. И точно запомните, что вам надлежит делать, мистер Фостер-Джонс. Проверьте, чтобы экран был такой, как нужно, и не опрокинулся.

— Новый вариант знаменитой сцены с ширмой, — весело сказала Джули. — Будем надеяться, что она пройдет не хуже, чем у Шеридана.

Дядя Ник кисло улыбнулся, чуть шевельнув углами губ.

— В противном случае кое-кто из нас попадет в веселую историю, мисс Блейн.

Ответная улыбка Джули была сладкой и неискренней.

— Я-то попаду, это ясно, что же касается вас, то не знаю. Но в каком-то смысле работать с вами очень приятно, мистер Оллантон.

Дядя Ник не ответил — он уже выходил из уборной, и я, переглянувшись с Джули, последовал за ним.

И все прошло как по маслу. В воскресенье, седьмого декабря тысяча девятьсот тринадцатого года, миссис Фостер-Джонс, знаменитая предводительница суфражисток, с триумфом выступила в Лидсе перед многолюдной аудиторией — и затем бесследно исчезла. Без пяти минут девять улыбающаяся хрупкая женщина с непокрытой головой, но в длинном ярко-красном пальто вышла из-за экрана, приветствуя председателя под взволнованный шум всего зала; в пять минут десятого нигде в здании не было ни малейшего ее следа. Да, все прошло великолепно.