Ни дня без победы! Повесть о маршале Говорове - Алексей Кирносов

— Среди этой публики ожидаются наши старые знакомые, — сказал Говоров начальнику артиллерии Одинцову. — Своих лиц они нам, правда, не показали, но дела их и характеры мы хорошо знаем.

— Неужели сдастся Фишер, который командовал осадной артиллерией восемнадцатой армии? — спросил с удивлением Георгий Федотович. — Этому лучше бы застрелиться.

— Застрелился командир пятидесятого армейского корпуса генерал Боденхаузен, — сказал Говоров. — А Фишер оказался слабоват. Сдался. Евстигнеев докладывал, что сдались командиры специальных осадных групп Бауэрмайстер и Томашки. Сдался хорошо известный нам генерал Ферч. Имеется возможность познакомиться с ними лично, товарищ Одинцов.

— Избавьте от такого знакомства, товарищ командующий, — отказался Георгий Федотович. — Боюсь, зачешется кулак…

Пальцы его тяжёлой руки непроизвольно сжались.

Всего сдалось 189 тысяч солдат и офицеров да плюс сорок два генерала.

Русский солдат понимал в немце прежде всего такого же трудящегося человека, которого насильно оторвали от своего дела, принудили взять оружие, послали в чужие края и заставили творить дела преступные, ему самому гадкие.

Советский солдат мог мстить на поле боя. Но карать безоружного, сдавшегося противника ему не позволяла совесть.

В плену немцы стали понимать, что они такие же люди, как французы, англичане, чехи, поляки, русские. Простые люди, а не фашистские «сверхчеловеки»…

Говоров не раз повторял свои слова о достойном обращении с пленными.

Дел было много, а самому Леониду Александровичу приходилось плохо в те дни. Резко ухудшилось состояние здоровья. Разыгралась приобретённая во время блокады гипертония. Часто болела голова и грудь зажимало, будто тисками. Приходилось пить таблетки, а эта химия помогает лишь на короткое время, не излечивая болезнь, а загоняя её внутрь до следующего трудного часа.

В тайне от Говорова его телефоны на ночь переключали на кабинет начальника штаба фронта Маркиана Михайловича Попова, чтобы дать маршалу провести в покое священное солдатское время от отбоя до подъёма. Узнав о такой уловке, Леонид Александрович запретил её и сказал:

— Наивные люди… Если бы можно было отключить мозг!

Несмотря на болезнь, Говоров лично допрашивал фашистских генералов — он знал немецкий язык и с 1932 года имел звание военного переводчика.

Леонид Александрович спросил у генерала Ферча:

— Вы убедились в пагубности всяких походов на Россию?

— О да, господин маршал! — решительно и, надо думать, вполне искренне ответил Ферч.

— Значит, вы расстались с мечтой о присвоении каких-либо «пространств» на Востоке?

Ферч заговорил медленно, подбирая слова:

— Даже когда мы, немцы, поднимемся и вновь станем государством… даже если так будет… не только себе, но и детям, внукам своим запрещу думать о каких-либо походах за «русским пространством»!

«Мало увидеть взорванные укрепления врага и технику, перевёрнутую вверх колёсами. Это — торжество силы. Не наказав, а именно доказав, ты можешь быть спокойным, что надолго умолк грохот твоей артиллерии, в стране наступила мирная, долгая тишина», — думал Леонид Александрович Говоров, стоя у окна своего кабинета и скользя рассредоточенным взором по островерхим крышам литовских домиков, по зацветающим веткам черёмухи, по розоватым слоистым облакам, заменившим на лазури балтийского неба чёрно-багровые тучи бризантного дыма.

Было утро 17 мая 1945 года.

Говоров только что доложил Ставке Верховного Главнокомандующего, что весь Курляндский полуостров очищен от противника.

Вся Родина очищена от противника.

Точку в конце войны поставил Ленинградский фронт.

9. ПОСЛЕДНИЙ РАССКАЗ О МАРШАЛЕ ГОВОРОВЕ

После войны Леонида Александровича назначили начальником высших военных учебных заведений. Одновременно он был главным инспектором Вооружённых Сил СССР.

Порой людям с большими возможностями, искренним и кристально добросовестным приходится взваливать на себя лишнюю нагрузку, трудиться больше, чем позволяют физические силы организма. И нередко им приходится умирать раньше срока, не завершив задуманных дел, не дожив жизнь.

Во время ленинградской блокады Леонид Александрович, в постоянной напряжённости ума и воли, перетрудил сердце и заболел тяжёлой гипертонической болезнью. Ему бы после войны пощадить сердце, снять чрезмерную нагрузку, но Говоров не давал себе такого права и заглушал боль лекарствами. Работа — главное, забота о здоровье — потом, когда сделана будет работа. Но когда потом? Когда наступит свободное время у человека, который постоянно нужен своей стране, её армии, её народу, избравшему его депутатом Верховного Совета? Никогда не кончаются у него важные дела.

За одним делом следует другое, потому что множество дел не сделано ещё в мире.

Времени по-настоящему полечиться — воздухом, солнцем, морем, покоем! — у Леонида Александровича не находилось.

И вот весной 1955 года болезнь прорвала плотину из лекарств, Леонида Александровича свалило с ног. И по случайности, или не по случайности, потому что нам, наверное, только кажется, что в жизни бывают случайности, Говорова положили лечиться в подмосковный санаторий «Барвиха». Здесь в 1941 году, когда шла битва за Москву, располагался командный пункт его Пятой армии. Здесь он одержал победу над фашистами. Здесь теперь замыкался круг его яркой жизни полководца.

Говоров понимал, что умирает.

Но старого, заслуженного солдата не испугает смерть, она только огорчит солдата. Он думает, умирая, о том, что не всё ещё сделано им, думает о том, какое горе принесёт его смерть друзьям, родным и близким людям.

Огорчало Леонида Александровича и вынужденное безделье. Ему не разрешали даже читать. Но тут уж он не слушался врачей.

— Вы ведёте себя безответственно, товарищ маршал! — сердился доктор, видя в руках у Говорова книгу.

— Видите ли, профессор, — возражал ему Говоров, — мне моё положение вполне понятно. Так что позвольте уж провести оставшиеся дни хоть как-то полезно. И прикажите вашему персоналу не трепать мне нервы пустыми придирками.

— Полезно! — восклицает доктор. — Вам сейчас полезно лежать пластом!.. Боже мой, — бормотал он, выходя из палаты, — этот человек всё понимает и заявляет такие нелепости…

Врачи ничего не смогли поделать с книгами и журналами, лежавшими на кровати и на столике.

Жизни оставались считанные дни. Сердце билось неровно, с перебоями, острая боль всё чаще пронзала грудь.

Научившись у врачей щадящей тактике, Леонид Александрович улыбался сидящей рядом Лидии Ивановне. Рассказывал ей, как поедут они в дальнюю деревню, может, в родные Бутырки, и целое лето проведут вместе, ничего не делая, ни о каких проблемах не думая, одни и даже без мальчишек…

— Всё наладится, — сказал Леонид Александрович и ласково погладил руку жены. — Ведь мы всегда вместе и умрём в один день, чтобы не горевать друг о друге…

От его улыбки и спокойного голоса Лидии Ивановне становилось легче на душе. Верилось, что в самом деле всё наладится, муж выздоровеет и встанет с постели.

Она давно уже не уезжала домой, так и жила в Барвихе.

Однажды врачи сказали, что наступило улучшение, здоровье Леонида Александровича пошло на поправку, и ей надо пойти домой, отдохнуть и восстановить силы, а то, когда встанет Леонид Александрович, она сама сляжет…

— А с маршалом останется пока его адъютант, Александр Васильевич Романов.

Врачи говорили так убедительно, что Лидия Ивановна, бесконечно уставшая, поверила, уехала домой, дав адъютанту строгие инструкции по уходу за мужем.

Но на самом деле Леонид Александрович чувствовал себя в тот день исключительно плохо. Он понял, что наступает конец, и напряг всю свою стальную волю, чтобы состояние его не отразилось в лице, в жестах, в голосе.

Леонид Александрович приказал врачам увезти Лидию Ивановну из Барвихи.

Это был его последний приказ.

Взяв за руку Александра Васильевича Романова, он сказал прерывающимся голосом:

— Сделал, что успел… что смог…

Под утро 19 марта 1955 года Леонид Александрович умер.

Жизнь Леонида Александровича Говорова являлась примером того, как неуклонное исполнение своего долга, долга коммуниста, хорошие душевные качества, любовь к людям открывают человеку широкую дорогу. Круг друзей расширяется, и в итоге жизнь его сливается с жизнью народа, судьба которого становится личной судьбой. Оставаясь самим собой, неповторимой личностью, человек становится нераздельной частицей своего народа.

Было прощание в Колонном зале Дома Союзов. Торжественные похороны у Кремлёвской стены. Траурный салют отгремел над гробом.