Генерал Самсонов - Святослав Рыбас

Остановились, повторилась та же процедура: какого полка, пойди в полк, доложи... Что еще мог полковник? Стрелять на месте?

Когда в третий раз Крымову на глаза попали промышляющие грабежом солдаты, он не стал останавливаться.

* * *

9 августа Жилинский телеграфировал Самсонову: "Верховный главнокомандующий требует, чтобы начавшееся наступление корпусов 2-й армии велось энергичным и безостановочным образом. Этого требует не только обстановка на Северо-Западном фронте, но и общее положение. Данную на 9 августа диспозицию признаю крайне нерешительной и требую немедленных и решительных действий."

Вечером 9 августа Самсонов телеграфировал Жилинскому: "Сольдау занято 9 августа 7 часов вечера. Противник ушел направлении на Остероде, жители бежали; Нейденбург горит. Ожидаю его занятия 15-м корпусом. Необходимо организовать тыл, который до настоящего времени организации не получил. Страна опустошена. Лошади давно без овса. Хлеба нет. Подвоз из Остроленка невозможен".

* * *

Возвращались уже в сумерках, и Крымов, вспомнив о госпитале, велел заехать туда. Это оказалось трудно - все подъ-езды забиты фурами дивизионного лазарета. Нейденбург полностью накрыло волной войск.

Крымов взял вестового и пошел пешком мимо лошадей, повозок и ездовых. Пахло конским потом, кавалерийской вольностью. И, как старый кавалерист, Крымов чуть-чуть отмяк душой. На ходу он перемолвился с ездовыми: раненых почти не было. Да и откуда им быть, если бои по-настоящему еще не начались.

В окнах госпиталя горело электричество, простыни исчезли: перед дверями стояла кучка то ли санитаров, то ли возчиков, слушали офицера в пенсне.

Подойдя ближе, Крымов различил подполковничьи погоны - значит, это был начальник лазарета.

Все происходило в привычном порядке: подполковник выпроваживал возчиков на ночевку за городскую черту, куда уже ушла часть повозок, а возчикам - не хотелось куда-то убираться.

Сейчас все части корпуса устраивались на новом месте, и вряд ли хоть в одной обходилось без неувязок.

- Извините, господин полковник, - сказал подполковник совсем невоенным тоном, каким только что с отеческим добродушием разговаривал и с нижними чинами.

Через минуты три Крымов увидел пустую палату, где было электричество, умывальник, четыре железные кровати.

- Хорошо, культурно, - отметил начальник лазарета с некоторой гордостью. - В следующей - казаки, а в конце - германцы.

- Германцы? - переспросил Крымов.

- Да, тяжелые. Я установил там контроль. Но там еще германский врач и сестра, люди, по-моему, приличные. - Подполковник был доволен и германцами.

Из комнаты справа в коридор открылась дверь, и в прямоугольник яркого света вышел человек в белом халате с русой бородкой.

- Это доктор Исаев, - представил подполковник. - Старший врач.

- Мы пьем чай, приглашаем, - сказал доктор. - Германские коллеги нас угощают.

- Я бы предпочел поговорить с германскими ранеными, - ответил Крымов. Есть офицеры среди них?

- Есть, но, наверное, он спит. - Доктор мягко улыбнулся, точно сожалел о том, что не может отвести Крымова к немцу.

- Ничего, разбудим, - сказал Крымов. - Какие-нибудь бумаги у него есть?

- Как разбудите? - снова улыбнулся доктор. - Подождите до утра, утром можно поговорить.

- Лучше сейчас. Бумаги у него есть?

- Какие бумаги? - воскликнул доктор Исаев, с упреком обращаясь к подполковнику. - Я не обыскивал его! Может, прикажете выбросить раненых на улицу?

Из-за дверей слева донеслось негромкое задумчивое пение. Пели знакомую Крымову казачью песню.

Ой да разродимая ты моя сторона,

Ой да не увижу больше я тебя...

- Я вас понимаю, доктор, - сказал Крымов. - Но война, ничего не могу поделать. Ведите меня к немцу.

Доктор развел руками и, что-то буркнув, пошел по коридору.

- Позвать германского доктора? - спросил начальник лазарета.

- Обойдемся сами, - сказал Крымов. - Идемте.

Раненый немец лежал один в темной палате, где пахло тем особым запахом медикаментов и крови, который всегда держится в палатах тяжелораненых. Доктор не включил света, слабая коридорная лампочка оставляла посреди палаты неяркую полосу, была видна голова на подушке и закрытое простыней тело. Раненый дышал хрипло, с трудом.

- Извините, камрад, - обратился по-немецки Крымов. - Нам надо поговорить.

- Спит, - сказал доктор.

- Включите свет, - велел Крымов.

При свете он увидел бледное, чуть влажное лицо с блестевшим желтым лбом, приоткрытый сухой рот, обметанный щетиной подбородок и выражение угасающей жизни.

"Прости меня, Господи, - подумал полковник. - Злая судьба - вот так умирать".

- Пошли, - вымолвил он. - Хотя постойте... - Открыл тумбочку, выгреб оттуда офицерскую сумку и вытащил из нее тонкую книжицу.

В документе указывалось, что капитан Франц Бреме служит в двадцатом германском корпусе.

Доктор осуждающе смотрел на Крымова, не мог понять, что перед ликом смерти может быть существенного в какой-то офицерской книжке.

* * *

Утром 10 августа по прекрасному шоссе Нейденбург - Сольдау Крымов домчался до Сольдау, стоявшего на берегу реки, тоже именуемой Сольдау. На реке лежала тень от моста, и тянулась по воде прядь исчезающего тумана. Освещенные солнцем с русской стороны краснели шпили католического костела, золотились окна - все как будто целые.

На сырых утренних улицах уже вовсю проявлялось присутствие действующей армии, но не было видно ни разрушений, ни пожарищ. Артамонов взял город чисто.

- В первом корпусе нас по-человечески принимали, - с удовольствием заметил вестовой, словно приветствуя генерала-хлебосола.

Ненадежен был командир первого, а ведь и Крымов сейчас испытывал что-то подобное Степанову настроению - с Артамоновым было легко, он осознавал, что задача Крымова - толкать, а его задача - выполнять указания представителя командующего; все было просто и понятно.

На площади перед ландратом, где стоял большой автомобиль и у временной коновязи - оседланные кони, Крымов вышел. Городок напоминал Нейденбург, только никаких госпиталей не было видно. Возле коновязи вертелся черно-белый котенок. Часовые-пехотинцы четко откозыряли полковнику, а казак-конвоец, случайно оказавшийся у дверей, - с лихой небрежностью.

В штабе Артамонова не было, да и штаб был не корпусной, а 22-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Душкевича. Пятидесятидевятилетний Душкевич принадлежал к разряду второстепенных генералов, не окончивших Академии Генерального штаба и поэтому обреченных на вечную провинциальность. Он принял Крымова сердечно и, без приукрашиваний, усмехаясь в рыжевато-седую бороду, поведал, что никакой заслуги в занятии Сольдау у него нет: германцы уступили город почти без боя. Его начальник штаба, однокашник Крымова по академии, полковник Пфингстен вообще раскрыл хитроумный прием Артамонова, приказавшего двигаться на город, но не атаковать, терпеливо ждать.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});