Эликсир для избранных - Михаил Анатольевич Логинов

class="p1">– В какую это клинику?

– А я почем знаю? В клинику – значит, в клинику. Забирай, говорит.

– Ну?

– Ну, ну – баранки гну! Забрали, значит, нашего Шарика. Через неделю возвращают.

– И чего?

Сторож понизил голос.

– А того! Шарика-то нашего как подменили… Он же дохлый совсем был! Тявкнуть не мог. А тут вдруг стал жрать в две глотки зараза, бока округлились… Во!

Сторож показал руками, как округлились бока у Шарика.

– Шерсть лоснится. По двору носится. Лает на всех. А главное – за суками стал гоняться, б…, с кобелями драться… Я даже один раз полез посмотреть, не растут ли у него обратно зубы.

– Че же они с ним сделали-то, а?

– Да кто ж знает? В старое время сказали бы – нечистая сила, а теперь – наука! – Иван Палыч подмигнул кочегару. – Только когда молодой Шарика-то назад привез, сказал: «Вы за собакой присматривайте, примечайте, что и как, как ведет себя, как ест. А я, говорит, наведываться буду». И дает мне…

Тут сторож сделал выразительную паузу.

– …еще червонец!

– Ого! – с завистью посмотрел на него Митрич.

– Так шо могет быть польза от энтих брехалок, – заключил Иван Палыч и поднял стакан, на дне которого плескалась водка.

Собутыльники чокнулись и выпили до дна.

Казань, июль 1924 года

– Вам что было велено делать?

Бориса Кончака душила ярость. Сторож Утилизационного завода стоял перед ним навытяжку, раскрыв рот и выпучив глаза.

– Я вас спрашиваю, вам что было велено делать? – прошипел Кончак.

Иван Палыч похолодел. В 1918 году в Бузулуке белые едва не расстреляли его как подозрительного пролетария. Теперь он чувствовал примерно то же, что и тогда.

Кончак попытался взять себя в руки, это стоило ему немалых усилий.

– Вам было велено следить за состоянием собаки и сообщать обо всех происшествиях, – отчеканил он. – Что не понятно?

Сторож смотрел на Кончака как завороженный. Страх, похоже, полностью парализовал его.

– Что случилось? – спросил Борис ледяным голосом.

– З-з-за-а-грызли… – заикаясь, ответил сторож.

– Кто загрыз? Толком говорите! – прикрикнул на него Кончак.

– Д-д-д-другие кобеля… Он же, Шарик-то, за суками стал бегать, с кобелями грызться. А зубов-то нет!

Сторож немного воспрял духом. Выходило, что эти умники сами виноваты – вернули собаке способность покрывать сук, а зубы новые не вырастили.

– Он ходил все время покусанный, – сообщил сторож. – А тут такое дело… Разорвали они его!

– Где труп? – процедил сквозь зубы Кончак.

– Чей? – испуганно уставился на него сторож.

– Собаки, дубина!

– Дык… мы его бросили в котел…

– В какой котел?

– Котел Утилизационного завода… Тут так завсегда делают…

– Черт бы вас побрал! Труп нужен был для проведения вскрытия, для исследований. Вам надо было сразу известить меня! Как только это случилось…

– Дык кто ж знал?

– Идиот! У вас еще есть собаки?

– Как не быть!

Москва, наши дни

Одно из семейных преданий гласило, что прадед был прототипом профессора Преображенского из знаменитой булгаковской повести. Мама любила рассказывать о том, как одна из бабушкиных знакомых написала целую статью, в которой доказывала, что Филипп Филиппович – просто вылитый Павел Алексеевич. Я от этих разговоров испытывал чувство неловкости. Мне чудилось в них плебейское желание примазаться к чужой славе. Кроме того, я полагал, что если бы существовали факты, указывавшие на «родство» Заблудовского и Преображенского, литературоведы давно обнаружили бы их и вытащили на свет божий… А раз таких фактов до сих пор не предъявлено, то, значит, и говорить не о чем… Найденное в прадедовых записках описание опыта с собакой заставило меня взглянуть на семейную легенду по-новому…

…Спустя несколько дней мама, Катька и я сидели в кухне на Новинском и лепили пельмени. Командовала Катрин. Она стояла возле засыпанного мукой стола и раскатывала тесто здоровой деревянной скалкой. Время от времени тыльной стороной ладони она отбрасывала падавшие на лоб волосы, поэтому на носу и на бровях у нее белели маленькие мучные пятнышки. Мы с мамой сидели на другом конце стола. Я стаканом вырезал из пластов теста кружочки, а мама ложкой накладывала в них начинку и быстрыми ловкими движениями лепила маленькие аккуратные пельмешки. Работа спорилась. Каждый из нас четко, как на конвейере, выполнял возложенную на него технологическую операцию, и мы могли, не отрываясь от производства, вести неспешную светскую беседу.

– Слушай, ма, а как звали ту сумасшедшую тетеньку, которая утверждала, что прадед наш Павел Алексеевич был прототипом профессора Преображенского из «Собачьего сердца»? – спросил я.

– Ее звали Лора Михайловна Браиловская, – быстро и без запинки ответила мама. – Но только она никакая не сумасшедшая!

– Ну да! Одна шляпка ее с птичками и перышками чего стоила!

– Да, она была немного экстравагантной, но никак не сумасшедшей, – заметила мама. – Добрейший человек, умница и большой друг нашей семьи…

– Семье, может быть, и друг, а меня она пичкала какими-то гомеопатическими пилюлями и «каплями датского короля», – проворчал я.

– Ну и что? Ты в детстве часто болел.

– Я вкус этих капель ненавидел!.. Как называлась эта дрянь? Лакрица? Впрочем, это не важно. А она жива, эта Лора Михайловна?

– К сожалению, нет, – вздохнула мама. – Она умерла. И довольно давно. Году в девяносто девятом, если не ошибаюсь… Или в девяносто восьмом?

– Так, значит, она утверждала, что Преображенский – это Заблудовский?

– Да! Она даже статью об этом написала. И очень гордилась своей… работой. Считала, что сделала маленькое открытие.

– А статья эта была где-то напечатана?

– Не знаю.

– И, если я правильно помню, главным ее аргументом было омоложение?..

– Да, оба профессора – и настоящий, и литературный – занимались омоложением…

«Вьюга… взметнула громадные буквы полотняного плаката “Возможно ли омоложение?”», – опять вспомнил я.

– Допустим, а что еще могла предъявить уважаемая Лора Михайловна?

– Оба имели связи с высокопоставленными людьми, их исследованиями интересовались на самом верху, – многозначительно сказала мама, указывая пальцем в потолок.

– Да-да, Лечсанупр Кремля… – сказал я. – Еще очко тете Лоре!

– Ну и, наконец, история собаки, – торжественно заключила мама.

– Согласен. История собаки производит сильное впечатление! Но откуда о ней мог узнать Булгаков? Ведь Заблудовский в то время жил и работал в Казани, а Михаил Афанасьевич – в Москве.

– Может быть, прочитал в какой-нибудь газете? – предположила мама. – А еще Лора Михайловна считала, что они могли встречаться на заседаниях Хирургического общества…

– Да, Преображенский в одном месте говорит, что собирается на заседание этого самого Хирургического общества…

– Павел Алексеевич тоже там бывал… И он был прекрасный рассказчик!

Я представил Павла Алексеевича и Михаила Афанасьевича, сидящими в буфете в перерыве заседания Хирургического общества. Представил, как Заблудовский, энергично жестикулируя, развивает свою теорию, а Булгаков в пенсне слушает, лишь изредка прерывая собеседника короткими вопросами. Хорошая