Генералы и офицеры вермахта рассказывают. - В.Г. Макаров

ШЁРНЕР

15.9.1945 г.

Перевела: переводчик 4 отдела 3 ГУКР МГБ СССР ст[арший] лейтенант ПОТАПОВА

ЦА ФСБ России. Д. Н-21138. В 2-х тт. Т.1. Л.75—77. Заверенная копия. Машинопись. Подлинник на немецком языке — т. 1, л.д. 78—80 об.

№16. СОБСТВЕННОРУЧНЫЕ ПОКАЗАНИЯ ГЕНЕРАЛ-ФЕЛЬДМАРШАЛА Ф. ШЁРНЕРА

25 сентября 1945 г.

Москва

Перевод с немецкого

В то время, когда мне совершенно неожиданно стал известен приказ о всеобщей капитуляции, все соединения моей армейской группировки, которые вели бои в восточном направлении, на основании приказа ОКХ находились в непрерывном, неудержимом отходе в направлении имперской границы. Новый приказ о всеобщей капитуляции находился в непримиримом противоречии со всеми приказами и указаниями, ранее полученными из ОКХ и разосланными в части[178].

Восстание в Чехословакии[179] углубляло положение отходящих частей, которые согласно приказу имели при себе только носимое оружие. Связь с армейским командованием 17-й, 4-й танковой и 7-й армий была только временами, с 1-й танковой армией ее почти не было. Поэтому я еще 5 мая передал полномочия командующим армиями для самостоятельного проведения операции по отходу.

Я полагаю, что никто не подумает, что я имел намерение один продолжать борьбу против союзников или предпринимать какие-либо активные боевые действия.

Мое решение было продиктовано тогдашней обстановкой, которую нельзя было изменить никакими приказами или насильственными средствами. Руководство войсками могло осуществляться только в плане дальнейшего отхода.

Любой другой приказ, который не мог быть своевременно доведен до частей армейской группировки, не мог все же привести к всеобщей капитуляции.

Если бы мои люди сложили оружие, они попали бы в еще большую опасность с[о] стороны восставших чехов, и это привело бы, знаю по опыту предыдущих дней, к огромным жертвам, а этого я хотел избежать.

В поражении Германии и прекращении существования национал-социалистического правительства у меня не было никаких сомнений. Я считал теперь своим единственным долгом заботу о моих людях, и с полным чувством ответственности в том, что я делаю, я поступил так, как считал единственно возможным.

Тогда, когда я издал приказ от 5.5.[19]45 года в соответствии со всеми основными приказами и ранее данными ориентировками ОКХ, сыграла определенную роль и немецкая пропаганда, по которой нужно было предпочитать англо-американский плен советскому. На мои действия 7.5.[19]45 г. это уже не могло иметь никакого влияния.

Мне незнакомо дальнейшее отношение Деница и Кейтеля к моему решению. Но мне кажется, я не ошибусь, если скажу, что они в эти решающие дни поняли мой образ действия.

ШЁРНЕР

25 сентября 1945 г.

Перевела: переводчик 4 отд[ела] 3 [Управления] ГУКР «Смерш» СССР ст[арший] лейтенант ПОТАПОВА

ЦА ФСБ России. Д. Н-21138. В 2-х тт. Т.1. Л.98—99. Заверенная копия. Машинопись. Подлинник на немецком языке — т.1, л.д. 100—101.

№17. СОБСТВЕННОРУЧНЫЕ ПОКАЗАНИЯ ГЕНЕРАЛ-ФЕЛЬДМАРШАЛА Ф. ШЁРНЕРА

15 декабря 1945 г.

Москва

Перевод с немецкого

1. Осведомленность или предположение в отношении нападения на Советский Союз

Разговор с рейхсфюрером СС (примерно в ноябре 1939 г. после войны с Польшей) сводился, в основном к следующему (я хорошо помню эти слова): Договор с Россией есть лишь временное «тактическое мероприятие»[180]. Он ни в коем случае не имеет в виду решительного отказа от борьбы против Советского Союза.

Совершенно понятно, что уже в момент подписания договора (1939 г.) налицо сознательное и ясное намерение — этот договор не выполнять.

Я был чрезвычайно удивлен этим заявлением и спросил Гиммлера, является ли это его личным мнением или это официальная точка зрения германской политики. Я хорошо помню, что Гиммлер высказался о своем заявлении как неизменной цели политики правительства или Адольфа Гитлера.

Далее он высказался коротко об уже известных причинах территориальной экспансии на Восток. Насколько я помню, что высказывание не содержало ничего существенно нового, и было в духе тогдашней пропаганды.

Этот вопрос Гиммлеру я задал, прежде всего, исходя из полученного мною опыта в Риме, куда я был командирован в конце октября 1939 г. читать лекции по вопросу опыта Польской кампании (лекции я читал офицерам генерального штаба Париани, в помещении военного министерства в Риме, затем военной академии в Турине). В Риме мне задавали неоднократно вопросы в отношении планов Адольфа Гитлера, но, будучи в то время лишь командиром полка, я действительно ничего не знал, кроме как о начавшемся походе против Франции.

Обращали на себя вопросы о наших планах в отношении Советской России. Я припоминаю, что такой вопрос мне задавал итальянский генерал Роатта, которого я знал по моей службе в прошлом.

Совершенно недвусмысленное заявление Гиммлера было уже потому неожиданным, что народ и армия восприняли договор с Россией как искренний и приветствовали его как большой политический успех. Я хорошо помню, что этот договор вызвал тогда общее приподнятое настроение и убеждение, что Адольф Гитлер сделал свое величайшее политическое дело.

О том, что этот договор есть сознательный обман, смысл которого мне стал полностью ясным лишь в настоящее время, что это лишь обусловленное временем «тактическое мероприятие» — никто из нас в то время не предполагал.

Следует отметить, что при подготовке к войне против Советской России, с момента заключения договора в 1939 г[оду] и до лета 1941 года, пропаганда была выключена — факт необходимый для сохранения момента внезапности нападения.

До 1939 года пропаганда была очень сильной и острой. Идейную борьбу против большевизма в ее действии и в связи с преследуемыми экономическими целями, можно было рассматривать как пропаганду войны. Эта пропаганда направлялась правительством и обосновывалась идеологическими, политическими причинами. Других мыслей в этом отношении официально не существовало.

Вполне определенно, что, несмотря на всю пропаганду, солдаты германской армии до самого последнего момента не верили в возможность войны с Россией, и что война для них ни в коем случае не являлась популярной. Для ведения подобной войны оказалось необходимым разбудить фанатичный дух в армии. Этим можно объяснить также восхваление германской традиции и другие всевозможные преувеличения. При восхвалении германской нации невольно пришли к недооценке других народов и рас. На эти цели указывает, между прочим, направленность партийных съездов, антибольшевистские музеи, передвижные выставки, публикации по поводу Антикоминтерна[181] и пр.

Об «уничтожении» других народов пропаганда не велась. Я совершенно уверен, что германский народ в его массе довести до этого было невозможно. По моему мнению, в самой партии в то время, если это вообще было возможным, в отношении соответствующих мероприятий могли быть информированы только члены СС.

а) Упомянутое выше организованное истребление других народов или рас ни в коем случае не могло стать популярным среди германского народа; это ужасное мероприятие проводилось, по-видимому, лишь определенными частями или группами и, во всяком случае, при закрытых дверях.

С самого начала Польской кампании я находился на фронте (Санок-Львов). Впервые я услышал об этих злодеяниях по окончании кампании, в частности в связи с уходом из армии генерал-полковника Бласковиц, который не потерпел подобных бесчинств или выразился соответствующе резко против бесчинств частей СС.

Во имя справедливости следует заметить, что армия, как солдаты, так и командиры, редко выполняли подобные приказы полностью, или вообще в том смысле, как этого требует морально безупречный приказ. Этот факт, разумеется, не меняет значения и порочности таких приказов, и никоим образом не умаляет ответственности. Этот факт заслуживает быть упомянутым, дабы повысить значение и авторитетность абсолютно объективного приговора общественности.

б) Сюда относятся приказы в отношении расстрелов советских комиссаров. Я помню разговор с генерал-полковником Дитль (позже командующий 20-й горной армии[182] в Финляндии) осенью 1941 года, который говорил об имевшихся случаях выполнения этого приказа в 1944-м горно-егерском полку 2-й горной дивизии[183], и в одной из частей 3-й горной дивизии[184] (19-я горная армия[185]). Дитль охарактеризовал тот приказ как, по меньшей мере «подрывающий дисциплину», и недостойный немецкого солдата, как и некоторые подобные факты, имевшие место в свое время в период Польской кампании. Этот приказ на Арктическом фронте (р-н Мурманска) больше ни разу не выполнялся. Правда, там действовали горные дивизии, укомплектованные исключительно имперскими немцами.