Волчья каторга - Евгений Сухов

Панкратий Самсонович интересы бойкой старушенции учел, и когда Воловцов с полицейским надзирателем Поплавским и городовым Самохиным пришли распечатывать дом, старушенция была тут как тут. Она спустилась из своей комнаты по крутой лестнице столь резво и проворно, что судебный следователь и полицейские и не заметили, как это случилось: только что их было трое, и вдруг стало четверо. Старушенции — это ведь народец крайне любопытный, у которых в жизни если и осталось что, так это быть по возможности в курсе более или менее касающихся их событий, а то и событий, совершенно их не касающихся…

— Простите, а вы как тут оказались? — спросил, не удержавшись, Иван Федорович.

— По воздуху прилетела, на метле, как же иначе-то, — быстро и как-то весело отгрызнулась старушенция, решившая стоять насмерть, но поучаствовать-таки в интереснейших событиях, которые разворачивались прямо у нее на глазах.

Воловцов понял, что от такой гражданки ему не отвертеться, как ни силься, и когда городовой Самохин попытался, было, прогнать назойливую постоялицу меблированных комнат прочь, что ему, похоже, не удалось бы тоже, Иван Федорович только отрицательно помотал головой: пусть-де присутствует любопытствующая бабушка. Авось, не помешает, да и дельное что-нибудь скажет…

Входные двери открыли, прошли по коридору до дверей комнаты, которую в последние часы жизни занимал коммивояжер Григорий Иванович Стасько. Оторвали шнур от сургучной печати, вошли гуськом. Корзин с часами уже не было, но на кровати по-прежнему лежало свернутое пальто, и хоть одеяло и было откинуто, какое-то впечатление, будто на постели спит одетый человек, пусть и на первый взгляд, но оставалось.

— Я вот что вас попрошу, — обратился Иван Федорович к Поплавскому. — Не будете ли вы столь любезны, чтобы принять позу трупа?

— То есть? — непонимающе сморгнул полицейский надзиратель.

— То есть лечь под этажерку, как лежал убиенный коммивояжер Стасько, — уточнил Воловцов.

Поплавский оглянулся в сторону городового Самохина, потом посмотрел на судебного следователя Воловцова. Взгляд его однозначно выражал недоумение: почему, мол, вы заставляете ложиться на пол меня, человека в чине и должности, а не нижнего полицейского чина Самохина?

Однако ответный взгляд судебного следователя по наиважнейшим делам был непреклонен, равно, как и его принятое решение. К тому же, приказы начальства надлежит не обсуждать, а выполнять, и Поплавский лег на спину под этажерку ногами к двери.

— Так лежало тело убиенного Стасько? — спросил городового Иван Федорович.

— Да, вроде так, — ответил Самохин.

— Нет, не так, — послышался голос старушенции Мигуновой. — Он лежал чуть наискось, и голова его была повернута набок.

— Точно! — подал голос Самохин. — Голова у него набок лежала. Покоилась то есть…

— А вы откуда знаете, сударыня? — полюбопытствовал у старушенции Иван Федорович.

— А я в скважину замочную глядела, — ответила вдова героя взятия Шипки.

— Ясно, — сказал Воловцов и обратился к Поплавскому: — Господин полицейский надзиратель, лягте, пожалуйста, немного наискосок и поверните голову набок.

Когда Поплавский поерзал и исполнил приказание Воловцова, Иван Федорович посмотрел на старушенцию:

— Так он лежал?

— Так, — удовлетворенно протянула вдова капитана.

Судебный следователь перевел взгляд на Самохина.

— Точно так, — подтвердил городовой.

— Всем оставаться на своих местах, — приказал Воловцов и вышел из номера, плотно прикрыв за собой дверь.

За дверью он присел на корточки и глянул в замочную скважину. Поплавского видно не было, зато хорошо просматривалась постель и лежащие на ней пальто и одеяло.

Далее судебный следователь вышел из особняка и зашел с фасада. Приблизив лицо к окну, он стал всматриваться в комнату, но Поплавского не увидел: были видны лишь цветы, стоящие в глиняном горшке, да часть верхней полки этажерки.

Воловцов обошел дом и прошел во двор. Оконце, что выходило во двор из комнаты Стасько, было много меньше фасадного, зато помимо постели было хорошо видно и этажерку, и полицейского надзирателя Поплавского, лежавшего с недовольным видом.

— Вставайте, господин Поплавский, — сказал Воловцов, вернувшись в комнату. — Эксперимент номер один закончен. Теперь переходим к эксперименту номер два. Господин Самохин, подойдите.

Поплавский встал, отряхнулся и сумрачно глянул на Воловцова: что еще придумает этот судебный следователь из Москвы, опять покойника под этажеркой изображать?

Городовой же послушно подошел к судебному следователю.

— Видите вот ту дверь? — указал Иван Федорович на двустворчатую дверь, ведущую в комнату Глафиры Малышевой.

— Вижу, — ответил Самохин.

— Преступник у нас мужчина крепкий и высокий, как и вы, — продолжал, обращаясь к городовому, Иван Федорович. — А теперь представьте: в карманах у вас лежат деньги и портмоне коммивояжера Стасько, руки вы прижимаете к животу, поскольку держите в них десятка два золотых женских часов. В коридор вам выходить нельзя, может увидеть прислуга, постояльцы. А Глафира Малышева с сестрой не продадут, поскольку уже по уши замазаны в соучастии. Куда вы двинете?

— К ним и двину, — быстро сообразил Самохин.

— Двигайте, — разрешил Воловцов. — Только учтите, руки у вас заняты ворованными часами…

— Понял, — сказал смышленый городовой и, прижав руки к животу, пошел к двери. Подойдя к ней, он остановился, а потом уперся в дверь плечом и нажал на нее. Образовалась щель. Самохин нажал еще, одна створка двери еще больше распахнулась, и городовой без особого труда протиснулся в образовавшийся проем и очутился в комнате Глафиры Малышевой.

— Что и требовалось доказать, — кивнул Воловцов и, повысив голос, произнес: — Возвращайтесь к нам, Петр Степанович.

Когда городовой Самохин вернулся, Иван Федорович подошел к двустворчатой двери, ведущей в комнату владелицы меблированных комнат, пристально посмотрел на гвозди, которыми она была приколочена, глянул на отверстия в двери и сказал:

— Эти двери не раз отбивались, а потом забивались. Это видно по отверстиям и гвоздям. Надо полагать, их отбили для того, чтобы убийца вышел из комнаты коммивояжера Стасько. А потом их снова забили. Так что, когда к Стасько стучались, и Малышевы, по их словам, отбили двери, чтобы посмотреть, что там у него в комнате делается и жив ли он вообще, они солгали снова. Потому что не отбивали закрытые двери, а заколачивали их…

— А вы очень умный молодой человек, — послышался голос вдовы героя взятия Шипки. — Не сомневаюсь, что преступника, убившего Григория Ивановича Стасько, вы непременно изловите.

— Благодарю вас, — улыбнулся Иван Федорович. — И спасибо за оказанную помощь…

— Не за что… Кстати, — снова встряла старушенция. — Я утром восемнадцатого сентября слышала шаги в коридоре. Сон у меня стариковский, чуткий. Как я теперь понимаю, это и был убивец…

— В котором часу вы слышали шаги?

— Где-то в четверть пятого. Но я слышала не только его шаги. Были еще и шаги женские.

— Ну, правильно, — заметил Поплавский. — Это были шаги Киры Малышевой, которая его провожала, а затем закрыла за ним входные двери.

— Так вот, — продолжала старушенция, — сначала шаги были слышны, а потом на время затихли. Минуту, может, две не было вообще ничего слышно. Потом шаги раздались снова, затем скрипнули входные двери, после чего они закрылись, и на них был закинут крюк.

— И что это значит? — посмотрел на Мигунову Воловцов.

— Ну, как же, молодой человек. Сначала были шаги, то есть мужчина и женщина шли к входной двери. Потом какое-то время не было никаких звуков. А потом скрипнула раскрываемая входная дверь…

— Понял, — с восхищением посмотрел на Мигунову Иван Федорович. — Когда из коридора какое-то время не раздавалось никаких звуков, значит, что они прощались!

— Именно так, молодой человек, — блеснула глазками вдова пехотного капитана. — Они прощались друг с другом. Как прощаются мужчина и женщина. Возможно, обнимались и даже целовались…

— Я так и думал, что убийца и Малышевы знакомы! — едва не воскликнул судебный следователь по наиважнейшим делам. — А иначе зачем им покрывать преступника и врать следствию, причем, столь неумело и даже глуповато? Только я думал, что преступник знаком с Глафирой Малышевой, а не с Кирой. Выходит, я ошибся.

— Ну, может, вы и не ошиблись, — заметила мудрая старушка, многозначительно посмотрев на Воловцова. — Жизнь, молодой человек, иногда выкидывает такие фортели, что только держись…

— Да, вы правы, — согласился с ней Воловцов. — Спасибо вам огромное за помощь.

— Полноте, молодой человек, — улыбнулась Мигунова. — Разве это помощь? Это просто часть жизненного опыта, которым я поделилась с вами, причем я как раз сама и получила наибольшее удовольствие от этого…