Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний - Вениамин Александрович Каверин

– Почему?

– Пускай немцы думают, что мы нарочно не связались железной дорогой. Мнимый умысел иногда маскирует промах. Вернетесь в Полярное. Я прикажу выдать вам полушубок.

Незлобин покачал головой.

– Так вы теперь куда?

– В госпиталь, – сказал Незлобин. – А то загляну в военкомат, и меня снимут с учета.

– У вас есть направление в госпиталь?

– Да. Кроме того, у меня есть Нина Викторовна, которая устроила меня в Боткинскую больницу.

– Это другое дело. Ложитесь. Теперь язву лечат быстро, в три недели. А потом снова на Северный флот. Вы хорошо написали.

– Еще что будет! – сказал, смеясь, Незлобин. – Я еще не статью для подвала вам принесу, а роман.

– О войне?

– Нет, о любви.

К его удивлению, редактор принял это сообщение серьезно. Его маленькая мордочка стала задумчивой и почему-то грустной.

– Моя мечта, – вздохнув, сказал он. – Но это не удалось даже Чехову. Впрочем, он не писал романов.

Из редакции Нина Викторовна потащила его смотреть новую комнату на маленькой улице Маркса и Энгельса. Грязный подъезд выходил на захламленный двор. На первом этаже дверь открыла закутанная-перекутанная старушка, похожая на крысу, вставшую на задние лапы и напялившую на свою маленькую головку вязаный колпак. Сходство с крысой подчеркивалось довольно длинными усами, топорщившимися, когда она улыбалась. Как ни странно, но улыбалась она хотя и льстиво, но с выражением, которое можно было, пожалуй, выразить словами: «Я вам еще покажу!»

– Познакомьтесь, – сказала Нина Викторовна.

Незлобин назвал себя.

– Эвридика Прокофьевна, – пробормотала хозяйка. Фамилию Незлобин не расслышал.

Комната была большая, светлая, с лепным потолком, с большой печкой, с письменным столом, на котором стояла старинная лампа под длинным медным козырьком-абажуром, заваленная рухлядью, как, без сомнения, и вся эта (Незлобин, проходя, заглянул в столовую) грязная, видимо, давно не видевшая швабры и мокрой тряпки квартира.

– Послушайте, Эвридика Прокофьевна, – сердито сказала Нина Викторовна, – вы же обещали мне прибрать комнату.

– В этой комнате, – ответила хозяйка с восторженностью, показавшейся Незлобину несколько странной, – зимой можно умереть от жары. Дрова на ваш счет.

И она почему-то предложила Нине Викторовне купить у нее дрожжи.

– Очень полезно, – сказала она, значительно выпятив усатые губки. – Питательнейший продукт. Сахарно-дрожжевое брожение.

За комнату она запросила тысячу рублей в месяц, и, хотя Нина Викторовна с ужасом всплеснула руками, Незлобин согласился.

– Боже мой, – сказала она в трамвае, когда они ехали в Боткинскую больницу, – я устроила вас в сумасшедший дом.

– Не беда, – смеясь, ответил Незлобин. – Одного не понимаю: почему она предложила вам купить у нее дрожжи?

– А черт ее знает! Очевидно, она торгует дрожжами на рынке.

– Видите, как интересно! Усатая хозяйка, торгующая дрожжами. Эвридика! Супруга Орфея!

– Интересно для комедии?

– Не знаю. Я не драматург. Может быть, для романа?

В больнице его долго осматривала толстая докторша, не умолкавшая ни на минуту.

– У нас нет офицерских палат, у нас все равны, от дворника до министра. Для нас весь мир делится на больных и здоровых. Впрочем, до здоровых нам нет никакого дела. Здоровые, как правило, не нуждаются в медицине. Раздевайтесь. Вы знаете английскую пословицу: «One apple a day run the doctor away»… «Одно яблоко в день гонит доктора прочь». Вы любите яблоки? Так вот, они все-таки медицину не отменяют. Нет, раздевайтесь совсем, я не девочка, мне не восемнадцать лет.

– И трусики?

– Не надо. На зону, облеченную в трусики, у вас, я полагаю, жалоб нет?

«Сволочь», – почему-то подумал Незлобин.

– Ложитесь. Здесь болит?

– Да.

– А здесь?

Девушки-санитарки пробегали через приемный покой, не обращая на голого Незлобина никакого внимания.

– И здесь болит.

– Если здесь болит – это одно. А если здесь – совершенно другое.

Подтянув трусики, Незлобин достал из портфеля рентгеновский снимок.

– Снимали в Полярном. И меня смотрел главный хирург Северного флота, – соврал он.

Докторша подошла к окну и долго рассматривала снимок.

– Это очень хорошо, что вас смотрел главный хирург Северного флота. Сейчас мы заполним карточку и отправим в седьмую палату. Кстати, почему в седьмую? Впрочем, я читала ваше направление. Именно в седьмую. Для приема пищи можете вставать к столу. – Она что-то записала в карточку. – Щадящая диета.

БЛОКНОТ НЕЗЛОБИНА

1. Как ни сложна жизнь личности, жизнь человека еще сложнее.

2. В Полярном я был в отъезде от самого себя. Теперь я вернулся – не к себе, а к Тале, о которой я вот уже месяц ничего не знаю.

3. Чтобы писать ясно, надо поставить себя на место читателей. Взглянуть на страницу чужими глазами.

4. Что-то носить в душе, чувствовать, уметь – и не уметь раскрыть себя – какая мука!

5. Сотой доли ее существа хватило бы, чтобы вставить эту долю в оправу и резать ею стекло, как алмазом.

6. Откровенный разговор – развертывание души. То летишь вперед, то возвращаешься. То надеешься, что будет угадана скрытая надежда, то уходишь в сторону, не зная, что именно там, в стороне, таится самое