Совьетика - Ирина Маленко

Он не дал мне договорить.

– Этого следовало от тебя ожидать, – бросил он резко, почти как Ипполит Наденьке в «Иронии судьбы» – Это совершенно в твоем духе.

Хотя у самого уже тоже рос в новой семье сын.

Сонни повесил трубку и с тех пор прекратил все контакты со мной. Даже не присылает Лизе открыток на день рождения. Правда, сеньор Артуро и Луиза это все еще с удовольствием делают.

Визит Сонни, думала я тогда, и был тем девятым валом, после которого жизнь должна была стать хоть чуточку легче.

Но я ошиблась -девятый вал того года был еще впереди. И уже не за горами.Он обрушился на мой и без того уже достаточно потрепанный бурей берег с приездом в Ирландию мамы…

***

…Я проснулась от тупой боли в груди. Во сне я задыхалась.

Самое главное, что я не могла даже восстановить в памяти приснившийся мне сон в деталях: все, что я помнила, – это слова. Острые и ядовитые, как змеиные зубы, они впивались в мое сознание, и от них не было защиты, как ни старалась я спрятать голову в подушку и закрыть уши.

Боль не утихала, а усиливалась, а воздуха становилось все меньше и меньше – с каждым новым оскорбительным словом, отпечатавшимся в моем сознании. Мне вспомнилось, как

называла такое чувство моя бабушка: если я в детстве обижала её, бабуля

говорила, что на сердце у неё "повис камень", и маленькая я после этого изо

всех сил старалась тот камень с бабушкиного сердца скинуть: ходила с

игрушечным ведерком за водой, помогала бабуле полоть грядки, мыть посуду.

И поминутно спрашивала: "Ну как, бабушка, камень уже стал легче?"

Вот только меня никто сейчас об этом не спросит, – и у меня не было на

этот счёт иллюзий… Засыпать ещё раз я боялась :каждый раз, когда я забывалась сном, змеиные зубы ядовитых слов впивались в неё с новой силой; от них не было спасения ни днём, ни даже ночью…

Кошмарные сны, постепенно отпускавшие меня за последний год, вернулись, как это ни

странно, с приездом мамы.Хотя, казалось бы, этому можно было только радоваться -далеко не все наши соотечественницы, живущие за границей, имеют рядом самого близкого человека. Именно таким человеком- самым близким – была для меня мама все эти годы. Приехала она ко мне опять в октябре. Я не стала пока говорить ей о переменах в своей жизни – и правильно сделала. Но и без этого с мамой творилось что-то непонятное. Я с трудом узнавала ее.

Я попыталась определить в своей памяти момент, когда в маме начались перемены,- и не смогла. Наверно, с тех пор, как перемены начались в маминой жизни – и в жизни нас всех ? Я вспомнила, какой была мама, когда я росла, как я гордилась своей мамой практически всю жизнь, – и мне стало горько…

Начальник большого отдела на крупном заводе, моя мама была не только умной и

сильной женщиной, но и первой в городе красавицей. Я, пожалуй, до

самого последнего момента считала, что нет такой проблемы, которая была бы

маме не по плечу. И тем труднее мне было сейчас понять, что с ней творилось.

Недавно мама вышла на пенсию, хотя была ещё достаточно молодой. Честно говоря, она, наверное, поступила правильно: ибо слишком больно было смотреть и не иметь никакого влияния на то, как распродается по кусочкам родной завод, как останавливается производство, как цеха, совсем ещё недавно выпускавшие продукцию, превращаются в склады, и как радуется этому новое заводское руководство, похожее по своему умственному уровню на стрекозу из басни Крылова: " Счастье-то какое привалило, можно ничего не делать, а денежки идут!" – как откровенно-наивно говаривал новый директор,

до которого ну никак не доходило, что завтра ему скажут: "Ты все пела? Это

дело… Так пойди же попляши!".

Я вспомнила одну из горячих дискуссий дома, между мамой и моим «новорусским» брательником Гришей, высокомерно презиравшим "инженеришек" и "работяг", которые "не умеют делать деньги".

– Если бы не мы, вас бы сейчас искать негде было! Вы вот уже второй десяток лет

прожираете то, что мы создали – а сами не создаете ничего!- отбрила его

мама, и я была с ней совершенно согласна.

Однако с недавних пор мне стали бросаться в глаза нерациональные противоречия

в мамином поведении, а сама мама становилась все менее и менее узнаваемой -

вплоть до того, что я все чаще стала её просто бояться.

С одной стороны, в молодые годы мама любила французские духи, Алeна Делона

и охотно слушала по вечерам "Голос Америки", "Немецкую волну" и BBC- и в

партию вступила, по её собственному признанию, в значительной мере для того, чтобы стать начальником. С другой – сегодня она считала все не только советское, но

даже и сегодняшнее российское (несмотря на то, что тут же говорила, что

власть у нас в стране находится в руках паразитов и сволочей!)

безупречным, а всех западных людей- без исключений – законченными идиотами.

С тех пор, как она поселилась со мной, я постепенно начала опасаться

выходить с ней на улицу: мама разговаривала сама с собой, передразнивала

совершенно незнакомых ей людей в магазинах, говоривших на непонятном ей

языке (учить который она наотрез отказывалась, заявляя тут же, что ей не о

чем разговаривать "со здешними дебилами") – и даже, к великому моему стыду,

соседских собак.

– Гав-гав-гав!- громко бросала эта почти 60-летняя солидная

с виду, до сих пор ещё красивая женщина, проходя мимо соседского забора, в

ответ на доносящийся оттуда лай…

С одной стороны, здесь она называла местных жителей "питекантропами" и

"ленивыми аборигенами", не в пример таким умным, трудолюбивым и образованным

нашим с вами соотечественникам. С другой стороны, когда мы с ней приезжали в Россию, мама и там поминутно обрушивалась на ни в чем не повинных и совершенно её не касавшихся прохожих на улицах, в маршрутках и в очередях, называя их "быдлом" и "потомками крепостных рабов"…

С одной стороны, она гордилась тем, что её поколение "создало промышленность" и презирала торгашей за то, что они не создают ничего собственными руками, и всячески хвалила тружеников – с другой стороны, она считала себя потомком графа в седьмом поколении (хотя вряд ли её вышеописанное поведение можно было назвать аристократическим!) и потому – на голову выше окружающих: её любимой фразой, которую она повторяла регулярно хотя бы 3-4 раза каждый без исключения день, была: "В 1913 году население России на 85% состояло из крестьянства…", – из чего автоматически следовал холопский характер сегодняшних россиян. Которых она тут же все равно объявляла на голову выше примитивных англичан или ирландцев…

Мама закатила мне скандал вселенского масштаба, когда узнала о моих отношениях с Кираном, хотя я пыталась объяснить ей, почему так вышло. Хотя сначала она сама

всячески поощряла наше знакомство – ибо Киран мог все починить дома, был, по

её мнению, "далеко не урод, в отличие от них всех здесь", был человеком

"революционных корней" и работал с утра до вечера без выходных (тоже "в пример им тут всем").

Она никак не могла простить Кирану (хотя он и не нуждался в её прощении, ибо был ни в чем не виноват!) того, что у него не было диплома: как ни старалась я объяснить ей, что получение высшего образования само по себе – ещё не гарантия подлинных человечеких качеств, достойных уважения и делающих людей счастливыми, и что в здешних условиях получить высшее образование представителю угнетенной общины, выросшему в рабочем

гетто, было почти так же невозможно, как для горьковского Павла Власова. Таким людям можно было заниматься только самообразованием, дипломов не дающим. Я приводила в пример Лидера, закончившего все лишь среднюю школу и тем не менее – человека семи пядей во лбу, но это не производило на маму впечатления:

– Он хоть достиг чего-то в жизни. У него два дома есть, он книжки публикует! А этот твой бездомный питекантроп..

Так значит, достичь чего-то в жизни, по мнению этой пламенной сторонницы

коммунистических идей, – это иметь два дома? Вот этого я понять никак не могла. В рассуждениях мамы, на мой взгляд, начисто отсутствовала логика. Казалось, что если бы я назвала черное черным, мама стала бы непременно уверять, что это – белое, и наоборот. Сначала она отвергала идею моего чувства к Ойшину, о котором я не очень распространялась, но как-то раз упомянула ей:

– Такие люди все – с нарушенной психикой! С ними лучше не связываться!

А теперь она же ставила в вину Кирану, что тот не просидел в британских застенках так долго, как Ойшин: "Вот Ойшин твой – настоящий революционер! А этот никчемный тип даже в тюрьме не сидел как следует!"

Как следует?!

За последние месяцы мама умудрилась превратить нашу скромную, но относительно

счастливую жизнь в сущий ад. Я вспомнила, как до её приезда, когда бы нам с Кираном ни было трудно, мы не отчаивались и находили эмоциональную разрядку в том, чтобы подшучивать даже над самыми отчаянными ситуациями. Собственно говоря, это-то качество мне в нем так и понравилось. Рядом с ним было легко на душе, – что по здешней жизни было просто необходимо как кислород. Какие бы проблемы ни возникали, Киран никогда не паниковал.