Сан Феличе - Александр Дюма

— Ах, значит, и вы, Амелия, вы тоже могли поверить, что я способна на подобное бесчестье! — зарыдала Луиза.

— Бесчестье! — воскликнула в свою очередь герцогиня, чей пылкий патриотизм и ненависть к Бурбонам представляли события совсем в ином свете, чем они виделись Луизе. — Ты называешь бесчестьем поступок, который прославил бы римлянку времен республики? Ах! Почему тебя не было сегодня вечером у нас, когда только что пришло это известие? Ты видела бы восторг, охвативший всех нас! Монти сложил в твою честь стихи; Чирилло и Пагано предложили присудить тебе гражданский венец; Куоко, который пишет историю нашей революции, посвятит тебе одну из лучших своих страниц. Пиментель объявит завтра в «Мониторе», в каком огромном долгу перед тобой Неаполь; женщины, герцогиня де Кассано и герцогиня де Пополи, зовут тебя, чтобы обнять, мужчины ожидают тебя с восхищением, чтобы на коленях поцеловать тебе руку; я же горда и счастлива, что ты моя лучшая подруга. Завтра Неаполь будет занят только тобой, завтра Неаполь воздвигнет тебе алтари, как Афины воздвигали их богине Минерве, покровительнице отечества.

— О горе! — воскликнула Луиза. — Одного дня было достаточно, чтобы пятнать меня дважды! Седьмое февраля! Страшная дата! Седьмое февраля!

И она упала без сил, почти умирающая, на руки герцогини Фуско; меж тем Микеле снова охватили сомнения: он не знал, правильно ли он поступил; его терзали угрызения совести при виде отчаяния той, кого он любил больше жизни, и он до крови раздирал ногтями свою грудь.

На другой день, 8 февраля 1799 года, в «Партенопейском мониторе» в передовой статье, напечатанной крупным шрифтом, появились следующие строки:

«Славная гражданка Луиза Молина Сан Феличе вчера вечером, в пятницу, раскрыла заговор нескольких преступных безумцев, которые, полагаясь на присутствие в наших портах многочисленных судов английской эскадры и действуя в согласии с англичанами, должны были в ночь с пятницы на субботу, то есть сегодня вечером, низвергнуть существующее правительство, уничтожить славных патриотов и произвести контрреволюционный переворот.

Руководителями этого преступного заговора были банкиры Беккеры, отец и сын, немцы по происхождению, жившие на улице Медина. Вчера вечером они оба были арестованы и препровождены в тюрьму, причем Андрей Беккер нес в руках как символ своего бесчестия обнаруженное в их доме королевское знамя. У него нашли также некие охранные карточки, которые должны были быть розданы тем, кого предполагалось пощадить. Все те, у кого подобных карточек не оказалось бы, были обречены на смерть.

За арестом главных зачинщиков заговора последовали другие, второстепенные аресты; монастырь Сан Франческо делле Монаке ввиду его удобного расположения (известно, что он представляет собою как бы остров) был предназначен служить тюрьмой обвиняемым; чтобы освободить его, монахини-францисканки перешли в монастырь Доннальбина.

В числе арестованных, помимо отца и сына Беккеров, священник церкви кармелитов, князь де Каноза, два брата Йорио, магистрат и епископ, и судья по имени Джамбаттиста Веккьони.

Кроме того, в таможне был найден склад оружия — сто пятьдесят ружей, а также сабли и штыки.

Слава Луизе Молина Сан Феличе! Она спасла отечество!»

CXVIII

НА СЦЕНУ ВОЗВРАЩАЕТСЯ ОДИН ИЗ НАШИХ СТАРЫХ ЗНАКОМЫХ

Энциклика кардинала Руффо произвела во всей Нижней Калабрии действие электрической искры.

И действительно, по мере удаления от Неаполя влияние идей, распространявшихся из столицы, все более ослабевало. Кардинал сошел на берег, как мы сказали, в древнем Бруттии, этом убежище беглых рабов; вся эта часть Калабрии на протяжении веков находилась в самом глубоком невежестве и самой неизбывной косности. Так что те же самые люди, которые накануне кричали, не понимая смысла своих слов: «Да здравствует Республика!», «Смерть тиранам!», стали теперь вопить: «Да здравствует вера!», «Да здравствует король!», «Смерть якобинцам!»

Горе было тем, кто проявлял равнодушие к делу Бурбонов и не кричал громче всех или, по крайней мере, так же громко, как другие, — их встречали выкриками: «Вот якобинец!» А уж как только раздавался такой крик, он был, как и в Неаполе, смертным приговором.

Сторонники революции или те, кто проявлял симпатию к французам, были вынуждены покинуть свои дома и бежать. Никогда слова «dulcia linquimus arva»[132] Вергилия не имели отклика более печального и более громкого.

Патриоты бежали в Верхнюю Калабрию, останавливаясь, если им удавалось избежать кинжалов своих соотечественников, одни в Монтелеоне, другие в Катандзаро или в Кротоне — то есть в тех городах, где могли утвердиться гражданское самоуправление и демократическая власть. Стойкость республиканских убеждений поддерживалась в этих трех городах надеждой на приход французской армии.

Но из всех других городов, воодушевленных энцикликой кардинала, шли толпы людей, составлявших процессии под предводительством священников с крестом в руке; у всех на шляпах были приколоты белые ленты — знак политических убеждений; эти банды, если они спускались с гор, направлялись в Милето, если двигались с равнин — то в Пальми; из городов и деревень ушли все здоровые мужчины, там остались только женщины, старики и дети; таким образом, через несколько дней в одном только лагере Пальми собралось около двадцати тысяч вооруженных людей; в Милето насчитывалось почти столько же, причем все эти люди принесли с собой оружие и съестные припасы; богатые охотно делились с бедными, монастыри оказывали помощь всем.

Среди этой массы добровольцев можно было встретить духовных особ всех рангов, от простого кюре из крохотной деревушки с населением в несколько сотен жителей до епископа большого города. Там были и богачи, обладающие миллионами, и бедные поденщики, с трудом зарабатывающие десять гранов в день.

«Наконец, — говорит писатель-санфедист Доменико Саккинелли, у которого мы заимствуем некоторые подробности этой удивительной кампании, — в этой толпе было несколько честных людей, движимых любовью к королю и уважением к религии, но, к несчастью, там имелось гораздо больше убийц и воров, обуреваемых духом грабительства и жаждой мести и крови».

Спустя пять или шесть дней после своего приезда в Ка-тону кардинал, который проводил все дни на балконе, увидел, что от мыса Фаро отделилась и движется к нему небольшая лодочка, управляемая монахом и двумя рыбаками. Но так как ветер и течение им благоприятствовали, рыбаки оставили весла и монах на корме удерживал парус и управлял лодкой, которая пристала к берегу Катоны в том самом месте, где несколько дней тому назад высадился кардинал.