Сан Феличе - Александр Дюма

Ведь и он, Микеле, тоже сторонник французов, притом один из самых ярых! Значит, ему одному из первых перережут горло или, что вернее, его повесят, поскольку ему предсказано было стать полковником и быть повешенным.

Раз уж предсказание Нанно должно сбыться, Микеле предпочитал, чтобы оно сбылось, по крайней мере, как можно позже!

Отсрочка, какая у него оставалась с утра четверга до вечера пятницы, показалась ему недостаточно долгой.

И он подумал, что, руководствуясь пословицей: «Лучше убить дьявола, пока он не убил тебя», надлежит, не теряя времени, приготовиться к защите от этого дьявола.

Принять решение ему было тем легче, что его совесть отнюдь не волновали сомнения, которые тревожили его молочную сестру. Ему не открывали никаких тайн, и он не давал никаких клятв.

О заговоре он проведал нечаянно, сидя у дверей, как некий точильщик узнал о заговоре Каталины; к тому же он ведь не подслушивал, он просто услышал — вот и все.

Имя главы заговора он угадал потому, что Джованнина назвала его, отнюдь не делая из этого секрета.

Микеле рассудил, что, позволив совершиться реакционным замыслам господ Симоне и Андреа Беккеров, он действительно заслужит прозвище «дурачок», которое дали ему, Микеле, конечно же, совсем необдуманно; он, напротив, заслуживает перед современниками и потомками звания «мудреца», не хуже, чем Фалес или Солон, ибо, помешав совершиться контрреволюционному перевороту, он ценой жизни двух людей спасет жизнь двадцати или тридцати тысяч.

Итак, решив не медлить, он вышел из комнаты, смежной с той, в которой находились наши влюбленные, и, выйдя, закрыл за собой дверь, чтобы никто не мог войти, не будучи услышанным.

Шум закрываемой двери заставил насторожиться Луизу и Сальвато. Они бы встревожились еще больше, если бы, предполагая, что открыл дверь Микеле-дурачок, узнали, с какой целью закрыл ее Микеле-мудрец.

CXV

СОМНЕНИЯ МИКЕЛЕ

Выйдя из городской гостиницы, Микеле вскочил в первую проезжавшую мимо коляску, пообещав вознице дукат, если тот за три четверти часа доставит его в Кастелламмаре.

Возница пустил лошадь в галоп.

В свое время я уже рассказывал об этих несчастных лошадях-призраках, которые едва дышат, но летят как ветер.

За сорок минут они покрыли расстояние от Салерно до Кастелламмаре.

Микеле вначале думал доехать до порта, найти там Джамбарделлу и, воспользовавшись попутным ветром, доплыть в его лодке до Неаполя. Но ветер, который в тот день уже спадал, мог вновь утихнуть или, сменив сначала направление с юго-восточного на северо-восточное, поменять его затем на какое-нибудь другое. Он мог вообще подуть в противоположную сторону, и тогда пришлось бы вести лодку на веслах. Все это было бы превосходно для дурачка, но для мудреца было слишком рискованно.

Он решил отправиться сухим путем и, чтобы доехать быстрее, взять две смены лошадей: одну от Кастелламмаре до Портичи, другую от Портичи до Неаполя.

Таким образом, потратив на каждый перегон по дукату, он мог меньше чем за два часа прибыть во дворец Ангри.

Мы говорим «во дворец Ангри» потому, что прежде всего Микеле решил переговорить с генералом Шампионне.

Пока лошадь мчала его во весь опор, Микеле, словно бороня землю, отчаянно скреб ногтями голову, будто хотел заставить ее родить мысли. И вдруг он почувствовал, что в нем пробуждаются сомнения.

Честный парень, верное сердце, он при всем том решился на предательство!

Да, это так. Но, становясь предателем, он спасал Республику!

Итак, он уже почти… нет, он окончательно решил раскрыть заговор. Он колебался только, не зная, как это лучше сделать.

Быть может, найти генерала Шампионне и посоветоваться с ним как с духовником, коль скоро речь идет о деле совести? Таким образом он узнает мнение человека, даже в глазах врагов слывущего образцом благородства.

Вот почему мы сказали, что меньше чем за два часа он собирался успеть во дворец Ангри, вместо того чтобы за то же время очутиться в министерстве полиции.

И действительно, благодаря смене лошадей в Портичи и дукату, обещанному и заплаченному за каждый перегон, через час и пятьдесят минут после отъезда из Кастелламмаре Микеле достиг первой ступеньки лестницы дворца Ангри.

Лаццароне осведомился, у себя ли генерал Шампионне, и часовой ответил утвердительно.

Но в передней ему сказали, что генерал не может его принять, потому что он очень занят с архитекторами, представившими ему проекты памятника Вергилию.

Микеле отвечал, что он приехал сюда по причине гораздо более важной, чем памятник Вергилию, и ему необходимо тотчас же поговорить с генералом во избежание величайших бед.

Здесь каждый знал Микеле-дурачка. Все знали, как благодаря Сальвато он избежал смерти, как генерал произвел его в полковники и какую услугу Микеле оказал французам в том, чтобы почетная стража добралась до святого Януария целой и невредимой. Было известно также, что получить доступ к генералу нетрудно, и поэтому ему передали просьбу новоявленного полковника.

В привычках главнокомандующего Неаполитанской армии было никогда не пренебрегать ни одной просьбой.

Генерал извинился перед архитекторами, что оставляет их одних в салоне, и пообещал вернуться тотчас же, как только переговорит с Микеле: это едва ли займет много времени.

Затем он прошел в свой кабинет и приказал пропустить к нему посетителя.

Микеле отдал честь и отрекомендовался по всей форме; но при всей своей напускной самоуверенности, бедняга, который отнюдь не был оратором, казался до крайности смущенным.

Шампионне угадал его состояние и с присущей ему добротой решил прийти на помощь.

— А, это ты, ragazzo[130], — сказал он на неаполитанском наречии. — Знаешь, я тобой доволен: ты ведешь себя молодцом — проповедуешь, как дон Микеланджело Чикконе.

Микеле пришел в восторг, услышав из уст генерала свою родную речь да еще узнав, что такой человек, как Шампионне, удостаивает его столь высокой похвалы.

— Мой генерал, — ответил он, — я горд и счастлив тем, что вы мною довольны. Но этого еще недостаточно!

— Как это недостаточно?

— А так. Надо еще, чтобы я сам был собой доволен.

— Черт возьми, бедняга, уж слишком многого ты хочешь! Нравственное самоудовлетворение — это небесное благо, дарованное нам на земле! Какой человек, строго вопросив свою совесть, останется доволен собой?

— Я, мой генерал, если вы пожелаете взять на себя труд развеять мои сомнения и наставить меня.

— Дружище, — сказал Шампионне, смеясь, — по-моему, ты ошибся дверью. Ты подумал, что пришел к монсиньору Капече Дзурло, архиепископу Неаполитанскому, а ведь ты пришел к Жану Этьенну Шампионне, главнокомандующему французской армией.