Весь Роберт Маккаммон в одном томе - Роберт Рик МакКаммон

тщетных попыток Коди отказался от своего намерения и решил беречь силы. — Я не могу вылезти! — крикнул он.

По звуку голоса Коди Дифин прикинула глубину — в земных мерах длины выходило приблизительно тринадцать целых шесть десятых фута. Поправка на искажение эхом составляла плюс-минус три дюйма. Став в дверном проеме, Дифин оглядела комнату с провалившимся полом, отыскивая что-нибудь, чем могла бы дотянуться до Коди. В комнате не осталось ничего, кроме нескольких картин на потрескавшихся стенах.

— Послушай! — крикнул Коди. — Надо позвать на помощь! Понятно?

— Да! — Мышечный узелок в груди у Дифин яростно работал. Теперь она поняла: Кусака ищет ее, вторгаясь в жилища человеков и хватая всех, кого находит там. — Я найду помощь! — Она повернула от дверей, сбежала с крыльца и побежала в сторону центра Инферно, сражаясь со свинцовой гравитацией чужой планеты и собственными неуклюжими отростками.

Коди прищурился, чтобы пот не затекал в глаза. Если бы он позволил пальцам хоть немного расслабиться, то сорвался бы с трубы и камнем полетел вниз, Бог весть как далеко. Сколько он сможет продержаться? Коди не знал.

— Скорей! — крикнул он наверх, но Дифин уже убежала. Коди висел в темноте и ждал.

Глава 36

ПЕРВАЯ БАЛАБОЛКА ЮГА

— Мама! — крикнул Ной Туилли, заходя в дом. — Мы едем в больницу! Он взял керосиновую лампу, которую оставлял на столе в холле, и направился к лестнице.

— Мама? — снова окликнул он. Когда он уезжал с Томом Хэммондом в больницу, Рут Туилли лежала у себя в белой спальне, под натянутыми до подбородка одеялами. Вот и лестница. Ной стал подниматься.

Шестая ступенька оказалась последней. Ной стоял, сжимая сломанные перила, и заглядывал в мрачную темную пропасть, поглотившую остальное. Внизу, в глубинах провала, посверкивал крохотный огонёк. Разбитая лампа, сообразил Ной. Лужица догорающего керосина.

— Мама? — позвал он, но его голос сорвался. Лампа осветила трещины в стене. Рут Туилли, Первая Балаболка Юга, молчала. Разрушенная лестница под тяжестью Ноя качалась и стонала, и он медленно отступил к подножию ступеней.

И остановился там — помертвелый, дрожащий.

— Мама, где ты?

Словно плач брошенного ребёнка.

В свете лампы на полу что-то блеснуло. Следы ног. Слизистые следы, спускавшиеся по лестнице от ужасной дыры. Пятна и брызги серого, похожего на сопли вещества сбегали по ступеням и уходили по коридору в глубь дома. «Кому-то требуется носовой платок, — подумал Ной. — Ну и беспорядок! Мама будет рвать и метать!» Ведь мать у себя наверху, в постели, под натянутой до подбородка простыней. Разве не так?

Он пошел по слизистому следу на кухню. Вздыбленный искореженный пол, словно что-то огромное уничтожило фундамент дома. Ной посветил по сторонам — и нашёл мать: она стояла в углу у холодильника, белый шелковый халат влажно поблескивал. В рыжих волосах запутались нити слизи, лицо казалось бледно-серой маской.

— Кто хранитель? — спросила Рут. Глаза ее были бездонными.

Ной не мог отвечать. Он сделал шаг назад и наткнулся на кухонный стол.

— Девчушка. Объясни. — Рут Туилли павой поплыла вперёд. Между мясистыми алыми губами блестели серебряные иголки.

— Мама, я… не… — Рука Ноя сжалась, разжалась, и керосиновая лампа упала на пол, к его ногам. Стекло разбилось, по линолеуму расползлись огненные ручейки.

Рут была почти рядом.

— Кто хранитель? — повторила она, надвигаясь на него сквозь пламя.

Это была не его мать. Ной понял, что за студенисто лоснящимся лицом Рут Туилли прячется чудовище и что это чудовище вот-вот доберется до него. Тварь подняла руку и потянулась к Ною пальцами с металлическими, зазубренными по краям ногтями. Не спуская глаз с этой руки, которая медленно приближалась к нему, точно голова щитомордника, Ной вжимался в стол. Но деваться было некуда.

Под рукой Ноя на пластиковой столешнице что-то задребезжало. Он знал что: он сам поставил это сюда, чтобы опрыскать углы. Никогда не знаешь, что может заползти в дом из пустыни после того, как погасишь свет.

Их разделял только шаг. Лицо чудовища надвигалось на Ноя. С подбородка тонкой струйкой сочилась густая слизь.

Пальцы Ноя сомкнулись на баллончике «Рейда», стоявшем на столе. Он сорвал колпачок и направил сопло в глаза врагу. Палец вдавил клапан.

Баллон выстрелил белой пеной инсектицида. Она покрыла лицо Рут Туилли нелепой косметической маской, залепила глаза, забилась в ноздри, просочилась сквозь ряды зубов-иголок. Рут, пошатываясь, отступила (была ли она ранена или только ослеплена, Ной не знал) и замахнулась, целя Ною в голову. Он загородился рукой, и удар пришелся в плечо. В Ноя будто угодил обернутый колючей проволокой кирпич. Болевой шок заставил его выронить баллончик с «Рейдом». Ноя отбросило на стену кухни, и он почувствовал, что по руке стекает теплая кровь.

Мнимая Рут закружила по кухне, как взбесившаяся заводная игрушка, с грохотом натыкаясь на мебель, раздирая себе зазубренными ногтями лицо и глаза. Ной увидел, как полетели кусочки серой плоти, и понял, что тварь пытается ободрать мясо до костей. Раздался рев, перешедший в вопль, который Ной слышал всю свою жизнь по четыре-пять раз на дню — в высочайший приказ, исходивший из белой спальни: «Нооооооооооооооой!»

Знало ли существо, вселившееся в тело матери, как его зовут, не имело значения. В этом крике Ной Туилли услышал лязг дверей тюремной камеры, навсегда запирающий его в ненавистном ему городе, приговаривающий к ненавистной работе, обрекающий на жизнь в ненавистном доме с женщиной, которая в перерывах между мыльными операми и «Колесом Фортуны» визгливо требовала внимания. Ной чуял запах собственной крови, чувствовал, как она течет по руке, слышал, как она капает на пол. Рыжеволосое чудовище громило кухню. В голове у Ноя что-то щелкнуло, и он скользнул за грань безумия.

— Я здесь, мама, — очень спокойно сказал он. Очки свисали с одного уха, стёкла были забрызганы кровью. — Вот он я. — Ной сделал четыре шага к буфету. Существо тем временем продолжало расправляться со своим лицом. Ной выдвинул ящик,