АНАЛОГИЧНЫЙ МИР – 2 - Зубачева Татьяна

— Как ты, Фёдор, говоришь? Цирк кончен. Понятно?

Фёдор кивнул.

— Чего ему было нужно от тебя? — спросил Грег.

— Велел передать, — Эркин достал ещё сигарету, повертел и засунул обратно, спрятал пачку, — чтоб носа из лагеря не высовывали.

— Понятно, — кивнул Фёдор. — И ради этого такой шухер устроил?! Это ж любому дураку и так ясно было. Чего ещё-то…? — и осёкся, не закончив фразы: таким тяжёлым взглядом посмотрел на него Эркин.

Убедившись, что Фёдор всё несказанное понял, Эркин посмотрел на Сашку с Шуркой, снова вытащил пачку.

— Сигареты были нужны? Держите, куряки.

Сунул пачку онемевшему Шурке и тяжело пошёл к семейному бараку. Фёдор рванулся было следом, но Грег удержал его.

— Ты видел, что он с чересчур языкатыми делает? Всё, пошли спать. К утру он остынет, тогда и поговорим, — посмотрел на Сашку с Шуркой. — Живо, мальцы. И чтоб рядом здесь вас больше не видели, сам всё вам поотрываю. Поняли?

Сашка и Шурка закивали, соглашаясь.

— Брысь, мальцы, — закончил свою речь Грег. Поморщившись, тронул повязку на виске. — Пошли, Фёдор.

Сашка и Шурка задержались, пересчитывая и деля сигареты. Эркин, вскрыв пачку, выкурил одну, и делёжка затруднялась нечётным количеством.

Тяжело переступая, Эркин шёл к семейному бараку. Он хотел одного: лечь и ни о чём больше не думать. Он даже как-то не сознавал, что на крыльце стоит Женя в накинутом на плечи пальто, и, только подойдя к ней и когда она его обняла, тупо спросил:

— Женя, ты?

— Я, я, — всхлипнула Женя. — Господи, Эркин, что это было?

— Ничего, — он обнял её, вдохнул запах её волос, ткнулся в них лицом и повторил: — Ничего.

Женя прерывисто вздохнула, прижалась к нему и тут же мягко отстранилась.

— Ну всё, пошли, Эркин, пошли домой. Господи, неужели обошлось? Пошли, поздно уже.

Эркин молча кивал, идя за Женей. Подождал в проходе, пока Женя разденется и ляжет: двоим взрослым в отсеке не повернуться.

— Эркин, — тихо позвала Женя. Он вошёл, разделся и необычно тяжело залез на свою койку, вытянулся. Женины руки расправили одеяло на его плечах, подоткнули свисающий угол. Он беззвучно шевельнул губами, не открывая глаз: сил уже ни на что не было.

— Спи, милый, — по его виску скользнули губы Жени.

Еле слышно скрипнула нижняя койка: Женя легла. Сонно дышит Алиса, еле слышно всхлипывает во сне Нюся, уже совсем спокойно дышит Женя… все спят, его никто не видит, он один… и тупая боль в груди, боль во всём теле, будто заболели все ушибы, все синяки, всё… пинки и тумаки надзирателей, шипы пузырчатки, удары током, уколы обработки, горячка… он с беззвучным стоном перекатил по подушке голову. Что это с ним, почему, за что…? Он не может больше, не хочет… откуда эта боль?

Эркин с усилием открыл глаза. Синий потолок, синий полумрак. Повернувшись набок, он видит лицо Жени, усталое, измученное. Ей его сегодняшние похождения… тоже солоно пришлись. И он ничего не может ей рассказать. Ни сейчас, ни потом. Но не от этого боль. Он хочет спать, а закроешь глаза — наваливается тяжёлая чёрная темнота и давит. Что это с ним?

…Ухмыляющаяся рожа Полди.

— Ну, краснорожий, на колени! Отмылся, значит, навозник?!

И пинок в спину, от которого он падает лицом в навоз, в только что собранную им кучу. И торжествующий злорадный хохот над головой…

…Нет, этого больше не будет, нет. Он сделал это. Пьяная шваль, шакал, пятилетний кошмар, его больше нет, и не будет, никогда… он рассчитался за себя, за Зибо, за Пупсика и Уголька, за Шоколада, это Полди заставил парня зимой под дождём да ещё на ветру работать, а Шоколад уже кашлял, и на Пустырь Шоколада Полди отправил, за того индейца, отработочного, что и прозвища не успел получить, это Полди довёл парня насмешками и издевательствами до того, что индеец кинулся на него с вилами, и парня забили, запороли насмерть, остальным в назидание, все казни, все пытки Полди устраивал и вот… получил, что заслужил. Андрей тогда на выпасе спросил, что, дескать, будешь делать, когда встретишь кого из надзирателей, так правду тогда ответил, что не знает, когда встретит, тогда и решит. Андрей дразнил его, заводил, а заводился и психовал Фредди… нет, не хочу о нём, он — такой же беляк, как все. Полди крикнул: "Убей его!" — и Фредди выстрелил, ранил Грега, Грег ведь кинулся вперёд, собой прикрыл, а Фредди… Чёрт, не хочу о нём, ведь три месяца, и всякое было, и дрались, и ссорились, а два месяца бок о бок, и сам Фредди ведь всего хлебнул, а… а сказал ему другой белый стрелять в цветного, в раба, спальника, и выстрелил Фредди, а потом… потом пришёл, деньги совал, ведь, ведь за кровь Грега деньги получены, Фредди — киллер, ему каждый выстрел оплачивают. Шурка, малец совсем, а знает, что за кровь друга денег не берут, а Фредди что, не знает? Знает ведь, а взял, пуля-то мне шла. Если б не Грег, моя кровь там бы была, а Фредди мне эти деньги совал, что на меня кровь Грега перешла. Фредди, за что ты меня так? Я же так верил тебе, ты же первый белый, кому я так… Женя и Андрей не в счёт. Андрей пришёл к нам, сам, стал мне братом, никто его за белого не считал, а Женя… ну, Женя — это совсем другое. Фредди, ты… ты ведь весь из себя вылез, переломал себя, чтоб я тебя за беляка не держал, а заплатили тебе, и… и всё.

Эркин повернулся на спину, сдвинул одеяло и потёр грудь, пытаясь хоть так умерить тупо саднящую там боль. И не понять, что болит, и ни ушиба, ни чего ещё нет, а больно, внутри она, и как избавиться от неё — непонятно. Фредди, как же ты мог? Сидеть за одним столом с этой сволочью, пить с ним, стрелять по его слову, и… и кто-то же дал тебе деньги за твой выстрел, не этот шакал, кто-то другой, но ты взял же их, Фредди, ты же не раб, чтобы по приказу хозяина мордовать другого такого же раба, Фредди, а когда пришёл, ты по-другому никак не мог меня позвать? Мальчишку под дуло поставил. За что? Фредди?!

Боль стала невыносимой, и, чтобы не закричать в голос, Эркин повернулся на живот, обхватил руками подушку и, закусив её угол, как когда-то в имении рукав рабской куртки, заплакал. Плакал долго, вздрагивая всем телом, и чувствовал, как боль становится горячей и текучей, выходит из него со слезами.

Выплакавшись, Эркин осторожно приподнялся на локтях, посмотрел вниз, вбок. Нет, вроде никого не разбудил. Он вытер мокрое лицо о подушку, перевернул её и лёг уже удобнее, натянул на плечи одеяло, угол подсунул под щёку, вздохом перевёл дыхание. Выговоришься — станет легче. Рассказать об этом он никому никогда не сможет, но хоть вот так, в подушку. Ладно, надо спать, отрезано, всё в прошлом. Но и засыпая, он помнил и знал, что будет помнить, каким беззащитным стало лицо Фредди при его словах о расчёте, лицо человека, получившего неожиданный удар… Эркин снова вздохнул. Уже во сне.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});