Двор. Книга 1 - Аркадий Львов

— Он за то, чтобы подождать! — возмутилась Клава Ивановна. — Ему русским языком объясняют, что человеку льется на голову, а он: подождать!

— Дегтярь, — засмеялся в трубку председатель, — она из меня форшмак делает. Слушай, отдай ее мне в аппарат. Эге, секретаршей. Ладно, пусть будет не по-вашему, не по-нашему, я пришлю комиссию. Не, не, полная объективность — никакой подсказки, никакого нажима.

Люди попались очень приличные, и Клава Ивановна, хотя вначале рассердилась на председателя, теперь была даже очень довольна, потому что все получилось на большой государственной ноге. Комиссия в тот же день решила в пользу Ляли Орловой и велела выдать ордер. Ляля, когда вернулась со смены и узнала, сама прибежала к мадам Малой, бросиласп ей на шею и расплакалась.

— Перестань плакать, — сказала Клава Ивановна, — и не надо мне твоих спасибо. Некоторые в нашем дворе сомневаются, что ты уже совсем остепенилась, а я не сомневаюсь. Я тебе верю, как самой себе.

— Господи, — пришла в ужас Ляля, — как им только не стыдно! Клавочка Ивановна, я буду такая хорошая, такая хорошая…

— Перестань, — остановила ее мадам Малая, — держи себя в руках, и пусть никто не показывает на тебя пальцем. А теперь у меня к тебе вопрос: как ты посещаешь кружок политграмоты на фабрике?

— Что значит, как? — Ляля немножко смутилась. — Если есть занятие, я прихожу, если нет занятия, я не прихожу.

Клава Ивановна сказала, что такой ответ ей не нравится: когда у человека ясно в жизни, у него ясно в голове. Кроме того, есть на фабрике занятие или нет, надо приходить на консультацию в форпост, потому что фабрика фабрикой, а дом домом.

— Господи, — Ляля прижала руки к груди, — кто же против! Наоборот, мне самой интересно знать, что говорит Иона Овсеич, что говорит доктор Ланда и Лапидис. Клава Ивановна, это правда, что Лапидиса папа приехал прямо из Греции? А насчет Ани Котляр, что Лапидис имеет к ней чувство, правда или просто выдумали?

— Ты хочешь, чтобы я тебе сразу ответила или немножко подождешь? Во-первых, запомни; в чужую жизнь я не вмешиваюсь. Во-вторых, если тебе так не терпится, зайди сама к Лапидису домой и спроси: «Вы имеете чувство к Ане Котляр или это одна брехня?»

— Ой, — испугалась Ляля, — он же меня просто вы гонит!

— Не волнуйся, — сказала Клава Ивановна, — Лапидис не такой дурак.

— Хи, — застеснялась вдруг Ляля, — все говорят, что у меня ветер в голове, как у девчонки. Клава Ивановна, у меня такое чувство, вроде я ваша дочка, а вы моя родная мама.

— Ой, Орлова, Орлова, — погрозила пальцем мадам Малая, — я тебя вижу насквозь.

Ляля засмеялась, соединила два мизинца, свой и Клавы Ивановны, и громко прошептала:

— В мире, в мире — навсегда, в ссоре, в ссоре — никогда!

За истекшую неделю прорыв на фабрике в значительной мере удалось ликвидировать, и теперь Дегтярь мог провести намеченный контроль среди избирателей. Однако сначала, сказал Иона Овсеич, он хочет доложить избирателям и всем жильцам, что вопрос о предоставлении Идалии Орловой жилплощади решен положительно во всех инстанциях: в данный момент она может получить ключи и ордер в собственные руки.

— Просим товарищ Орлову подойти к столу, — объявил Иона Овсеич, — пусть все будет при свидетелях, а то она еще потеряет ключи и заявит, что не давали.

— Пусть потеряет! — крикнул Ефим Граник. — Комната не беспризорник — найдем и папу, и маму.

Клава Ивановна приказала Ефиму не умничать и помолчать, потому что сегодня не ему справляют именины, и все хотят услышать голос Ляли Орловой.

— Я не умею, — сказала Ляля. — Но пусть вам всем будет так хорошо, как мне. И я вас всех люблю.

Ионе Овсеичу не очень понравилась Лялина речь: никто не ждал от нее, как от Цицерона, но пару слов, когда тебе дают ордер на комнату и ключи, можно было найти. Он подождал еще минуту — может, она все-таки найдет, — но Орлова просто стояла и улыбалась, и Степа предложил кончать с этим: дали человеку комнату — и ладно.

— Хомицкий, — нахмурился Иона Овсеич, — от тебя меньше всего мы могли ожидать. Ты сам три года был на гражданской войне, и за все, что ты сегодня имеешь, в том числе квартиру, не жалел крови и самой жизни, а ей дает из своих рук советская власть и не требует, чтобы она подставляла голову под пули и клинок. Она даже в райсовете не переступила порога своей ногой: как говорится, поднесли на блюдечке.

Степа махнул рукой, а Иона Овсеич обратился к Малой и сказал, что в одном отношении он все-таки прав: мы должны были заранее поработать с человеком, подготовить его к выступлению, а не полагаться на самотек.

— Откуда ты взял, — удивился Степа. — Я не говорил.

— Не надо отнекиваться, — подмигнул Дегтярь, — я по лицу видел, какие мысли у тебя в голове.

Степа ответил, если по лицу, тогда совсем другое дело, и пообещал, что в следующий раз захватит с собой зеркало: ему тоже интересно сравнить, какие мысли у него в голове и какие на лице.

— Овсеич, — хлопнул себя по колену Иосиф Котляр, — Степан не такой дурак, как ты думаешь!

Избиратели засмеялись, Иона Овсеич подождал несколько секунд, поднял палец и громко произнес:

— Пошутили — хватит, а теперь, товарищи избиратели, перейдем от шутки к делу. У меня есть к вам вопрос: почему Верховный Совет СССР будет состоять из двух палат? Для чего это надо? Или, может, наоборот, не надо и достаточно одной палаты?

— Овсеич, — засмеялся Ефим Граник, — что у тебя за манера: сначала перевернуть вопрос с ног на голову, а потом пусть другие перевернут обратно — с головы на ноги.

На такие слова Дегтярь имел полное право обидеться, но он не обиделся, он ответил Гранику строго по существу: политика и государственное устройство — такая сложная штука, что не всегда сразу видно, где голова, где ноги, а где хвост. Недаром в народе говорят: просунуть хвост, где голова не лезет.

— Это правильно, — подтвердил Ефим, — это очень правильно.

— Ну, — вмешалась Клава Ивановна, — тебе ответили на твой вопрос, а теперь ты отвечай: почему две палаты, а не одна?

— Почему две, а не одна? — повторил Ефим. — Я лично бы сделал одну: там сидят рабочие и крестьяне — здесь сидят рабочие и крестьяне, там трудящиеся — здесь трудящиеся. Что они не поделили между собой?

— Так, — Иона Овсеич забарабанил пальцами по столу, — так. Кто еще хочет? Дина Варгафтик хочет.

Дина Варгафтик сказала, что она не хочет и не поднимала руку, но, так как Дегтярь уже назвал ее, она ответит. В СССР живет много разных национальностей, народов и нацменов, особенно в Средней Азии и на Кавказе. С одной стороны, у всех общие интересы, с другой стороны, каждый имеет свой интерес. Значит, палата Союза — это общие интересы для всего СССР, а палата Национальностей — это, где каждый имеет свой интерес.

— Допустим, — прищурил правый глаз Иона Овсеич. — А как же соединить все вместе?

— О, — вскочил Граник, — я же говорил, что две палаты много.

— И все-таки, — опять прищурился Иона Овсеич, — имеются налицо две палаты. Как же быть с ними? Распустим одну, товарищи избиратели?

Товарищи избиратели сказали, что на такой вариант они не согласны: раз правительство и товарищ Сталин назначили две палаты, значит, надо две.

— Ладно, — Иона Овсеич поднял руку ладонью вперед, — не будем гадать. Отвечаю на поставленный вопрос: коль скоро между обеими палатами возникают разногласия, предусмотрены, во-первых, смешанные комиссии, а во-вторых, совместные заседания. Таким образом, хотя теоретически возможно, но на практике полностью исключается, чтобы не могли договориться. Варгафтик, тебе ясно? А тебе, Граник?

Дина сказала, что ей лично было ясно и раньше, а Ефим заявил, что такие вопросы он на ходу не может решать и ему еще надо подумать.

Как образуются избирательные округа, почему в одном случае депутат выдвигается от трехсот тысяч населения, а в другом — от республик и нацобластей, кто главнее, Совнарком или Верховный Совет, и будет получать депутат зарплату или не будет — на все эти вопросы были даны исчерпывающие ответы, в заключение Иона Овсеич прямо сказал, что сегодня он доволен, а главное, была высокая активность, и 12 декабря, когда советский народ пойдет с бюллетенями к избирательным урнам, в нашем дворе никто не подкачает. Правда, по одному пункту у всех осталась досада: товарищ Сталин дал свое согласие баллотироваться по Сталинскому избирательному округу города Москвы, хотя Сталинский избирательный округ Одессы сохранял надежду до самого последнего дня.

Двенадцатого декабря, ровно в шесть часов утра, когда радиостанция имени Коминтерна заиграла «Интернационал», открылись двери форпоста, и Дегтярь с Клавой Ивановной стали по обе стороны, чтобы люди могли свободно пройти к своим кабинам и урне. Кабины были занавешены плотным ситцем, избиратель имел полную возможность вычеркнуть депутата или, наоборот, записать другого, который ему больше нравится, но большинство даже не хотело подходить к кабинам, а прямо с бюллетенями направлялись к урне.