Всеобщая история бесчестья - Хорхе Луис Борхес

его достигнет вся Вселенная, и тогда она станет остылой и мертвой.

Свет, переходя в тепло, исчезает; Вселенная, минута за минутой, становится все более невидимой. Она также становится более легкой. Когда-нибудь вся она обратится в тепло, тепло всюду одинаковое, неподвижное, ровное. Тогда Вселенная умрет.

Последнее сомнение, на сей раз метафизического рода. Если принять тезис Заратустры, мне все же непонятно, каким образом два тождественных процесса не сливаются в один. Неужто достаточно простой их последовательности, причем никем не удостоверенной? Раз нет особого архангела, который вел бы счет, тогда что означает тот факт, что мы проходим цикл тринадцать тысяч пятьсот четырнадцатый, а не первый в ряду, или цикл номер триста двадцать два с показателем степени две тысячи? Для практики – ничего не означает, но мыслителю это не помеха. Для мысли – тоже ничего, а это уже серьезный недостаток.

Сальто-Ориенталь, 1934

* * *

Из книг, которыми я пользовался для вышеизложенного очерка, я должен упомянуть следующие:

Nietzsche, Friedrich. Die Unschuld des Werdens. Leipzig, 1931.

Nietzsche, Friedrich. Also sprach Zarathustra. Leipzig, 1892.

Russell, Bertrand. Introduction to Mathematical Philosophy. London, 1919.

Russell, Bertrand. The ABC of Atoms. London, 1927.

Eddington, Arthur Stanley. The Nature of the Physical World. London, 1928.

Deussen, Paul. Die Philosophic der Griechen. Leipzig, 1919.

Mauthner, Fritz. Wörterbuch der Philosophic. Leipzig, 1923.

San Agustin. La ciudad de Dios / versión de Diaz de Beyral[198]. Madrid, 1922.

Циклическое время

Я склонен вечно возвращаться к Вечному Возвращению; ниже я (с помощью ряда исторических примеров) попытаюсь выделить три основные разновидности этой идеи.

Первую обычно связывают с Платоном, который в тридцать девятом параграфе «Тимея» утверждает, что, когда различные скорости планет достигнут равновесия, все семь планет вернутся к своей исходной точке; такой оборот составляет полный год. Цицерон («О природе богов», книга вторая) признает, что подсчет такого грандиозного небесного периода затруднителен, однако, определенно, этот срок не безграничен; в одном из своих потерянных сочинений он ставит ему предел двенадцать тысяч девятьсот пятьдесят четыре «отрезка времени, именуемых нами годами»[199] (Тацит «Диалог об ораторах», 16). После смерти Платона в Афинах расцвела предсказательная астрология. Эта наука, как известно всем и каждому, утверждает, что человеческая судьба управляется расположением светил. Некий астролог, не без пользы проштудировав «Тимея», сформулировал неопровержимый аргумент: если цикличны периоды обращения планет, так же циклична и всемирная история; в завершение каждого платоновского года к жизни возродятся те же самые люди, с теми же самыми судьбами. Время приписало это умозаключение Платону. В 1616 году Лучилио Ванини писал: «Ахиллес снова отправится в Трою; возродятся былые обряды и религии; человеческая история повторяется; нет ничего сейчас, чего бы не было прежде; что было – будет; но все это – в общих чертах, не в частностях (как утверждает Платон)» («De admirandis naturae arcanis»[200], диалог 52). В 1643 году Томас Браун пояснил в одном из примечаний к первой книге «Religio medici»[201]: «Платоновский год (Plato’s year) – это многовековой период, по истечении которого все сущее вернется в свое изначальное состояние и Платон в своей школе снова будет излагать это учение». В этом первом подходе к Вечному Возвращению доказательство – астрологическое.

Второй подход привязан к славе Ницше, его вдохновенного изобретателя или провозвестника. Он зиждется на алгебраическом построении: утверждается, что конечное число объектов (в гипотезе Лебона[202] – атомов, в трактовке Ницше – сил, а у коммуниста Бланки – простых тел) неспособно на бесконечное количество комбинаций.

Из трех перечисленных мною теорий самая упорядоченная и самая заумная принадлежит Бланки. Он, подобно Демокриту (Цицерон «Учение академиков», книга вторая, 40), громоздит сходные и различные миры не только во времени, но и в бесконечном пространстве. Книга Бланки носит красивое название «L’eternité par les astres»[203]. Гораздо раньше Дэвид Юм лаконично, но убедительно высказался в «Dialogues Concerning Natural Religion»[204], которые собирался переводить Шопенгауэр; насколько мне известно, никто до сих пор не обратил внимания на этот отрывок. Привожу дословный перевод: «Вместо того чтобы предполагать, что материя бесконечна, как это делал Эпикур, предположим, что она конечна. Конечное число частиц способно лишь к конечному числу перемещений, и при вечной длительности должно произойти то, что всякий возможный порядок, всякое возможное расположение окажутся испробованы бесконечное число раз. Следовательно, этот мир со всеми его событиями, даже самыми мелкими, и прежде возникал и разрушался, и снова будет возникать и разрушаться, и нет этому ни конца ни края»[205] («Dialogues», VIII).

По поводу той же нескончаемой последовательности всем известных историй Бертран Рассел замечает: «Многие писатели изображали историю циклической и утверждали, что нынешнее состояние мира рано или поздно повторяется. Как можно изложить данную гипотезу в свете наших взглядов? Мы должны будем сказать, что позднее состояние количественно тождественно с ранним состоянием, но мы не можем сказать, что данное состояние наступает дважды, поскольку из данного утверждения следует такая система датирования событий (since that would imply a system of dating), которая делает невозможной рассматриваемую гипотезу. Ситуация будет аналогична той, когда человек совершает кругосветное путешествие: он не говорит, что пункт начала путешествия и пункт прибытия являются двумя различными, но в точности сходными местами; он говорит, что они – одно и то же место. Гипотеза, что история имеет циклический характер, может быть выражена следующим образом: формируем группу всех качеств, совпадающих по времени с данным качеством; в определенных случаях группа в целом предшествует самой себе»[206] («An Inquiry into Meaning and Truth»[207], 1940, с. 102).

Я перехожу к третьему пониманию вечных повторений, не такому пугающему и патетичному, зато единственному, которое можно вообразить. Я имею в виду идею похожих, но не тождественных циклов. Невозможно завершить бесконечный перечень ее творцов: мне приходят в голову дни и ночи Брахмы[208]; эпохи, чье время отмеряется неподвижными часами пирамиды, едва заметно истончаемой крылом птицы, которое касается камня один раз в тысячу и один год; люди Гесиода[209], вырождающиеся от золота к железу; мир Гераклита, который рождается из огня и в конце цикла огнем пожирается; мир Сенеки и Хрисиппа, который уничтожается огнем и возрождается водой; четвертая буколика Вергилия, великолепным эхом отозвавшаяся у Шелли[210]; Бэкон и Успенский; Джеральд Херд, Шпенглер и Вико; Шопенгауэр и Эмерсон; «Основные начала» Спенсера и «Эврика» Эдгара По… При таком обилии свидетельств я ограничусь лишь одним фрагментом из Марка Аврелия: «Да живи ты хоть три тысячи лет, хоть тридцать тысяч, только помни, что человек никакой другой жизни не теряет, кроме той, которой жив; и живет лишь той, которую теряет. Вот