Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс

камине сгорели, маленькие вы паршивцы!

— Мама, нет! — закричал Бромвел.

— Мама, нет! Мама, нет! — передразнила его Лея.

— Но никто же не обвиняет тебя в…

— Вы меня не любите. — Она, не сдерживаясь, рыдала. — Ни вы, ни ваш отец, никто. Вы меня не любите, вы ревнуете меня к этому младенцу, вы же знаете, каким он будет прекрасным, каким сильным, с отличным зрением, и уж точно не станет оскорблять свою мать…

В комнату заглянула Лили, а за ее спиной виднелась фигура Эвелин в шерстяном халате. Явилась и прикорнувшая было после обеда Делла. Ее волосы стального цвета были безжалостно примяты.

— Что, началось? Схватки? — вопрошала Делла, и Лея не поняла, недовольна мать или просто взбудоражена.

— Ох, да пошли вы все к черту! — завопила Лея.

Она зажмурилась и задрожала, обхватив руками живот, обхватив своего младенца, полного жизни — неистовой, упрямой жизни, — и в этот миг перед глазами у нее вспыхнули оранжево-зеленоватые языки пламени, радостно облизывающие всё, до чего могли дотянуться. Да. Пускай горят в аду! Нет. Пока нет. Да. Я их всех ненавижу… Но нет. Нет. Нет!

Когда она открыла глаза, все так и стояли, застыв на месте: Делла, Корнелия, и Эвелин, и Лили, и дети — живые и невредимые, они смотрели на нее во все глаза.

Река

На высоте в несколько тысяч футов в горах, выше Маунт-Блан и Маунт-Бьюла, за перевалом Тахаваус на северо-западном хребте, в безымянном ледниковом озере, лежащем в гладко-вырезанной гранитной чаше, рождается река Нотога — там ширина ее футов сорок, не больше.

Вот она выбегает из озера — узкий ручей глубиной в несколько дюймов, который несется вперед прозрачным потоком и отвесно падает вниз, вниз, разбиваясь и просачиваясь сквозь нагромождения камней, ловя солнечный свет и дробя его на миллион сверкающих осколков, с извечной неудержимостью устремляясь вниз, вниз. Миля за милей, год за годом, вбирая в себя более мелкие ручейки, совсем тонкие, змееподобные струйки, бегущие по каменным плитам — эта паутина притоков, которую мощная сила собрала воедино, превращается в настоящую, полноводную реку, что обрушивается на горные хребты и снова срывается в бездну, выдыхая ледяной пар и издавая громоподобный рокот, слышный на много миль вокруг. Мчась через каньон, она меняет цвет, внезапно становясь пурпурной, ржавой, рыже-коричневой, ее рев оглушает, она источает облака тумана, нехотя ползущие ввысь, и тогда кажется, будто водопады берут начало прямо в воздухе, плененные каньоном.

Когда изнывающий от усталости Иедидия, ведя за собой спотыкающуюся лошадь, подошел к обрыву, он ощутил всю глубину своей ошибки — общечеловеческой ошибки, но тут его захлестнул громогласный рык реки, дрожью отдававшийся в черепе и зубах, и взгляд его затуманился, и мысли рассеялись.

— Господь мой… Господь Бог мой… — прошептал он.

Но слова тоже рассеялись.

Был ранний вечер. На скале немного поодаль танцевали изящные тени в ореоле оранжевой дымки. Иедидия вытер лицо, резко потер рукавом глаза. Призраки, демоны, духи гор? Четыре дня он слушал их шепот, их горличье воркование, их непристойные выкрики и убеждал себя, что ничего не слышит. Но теперь на том берегу, во влажном радужном воздухе плясали тени. Переливающиеся всеми цветами, они дрожали от радости.

Где-то выше в горах оторвавшийся от скалы камень потащил за собой маленький оползень из булыжников, гальки и земли. Иедидия крепко схватил лошадь за поводья. Капельки воды испариной блестели у него на лице… Шорох оползня умолк. Несколько камней сползли с обрыва и, пролетев сотни футов, упали в реку и беззвучно ушли на дно.

В седельной сумке, вместе с подстилкой и скромными пожитками, у Иедидии лежала переплетенная в кожу Библия, когда-то принадлежавшая его матери. В Библии, в Псалмах, он, должно быть, читал про изгнание демонов, перечитывал слова, обещающие силу тем, кто верит в Господа нашего Иисуса Христа, и тем, кто, стремясь к Нему, обретает Всевышнего. Но в тот момент юноша был обездвижен. Он стоял, сжимая поводья, глядя на противоположный берег, на странные чахлые сосенки, растущие прямо на камнях. А над ними аркой выгнулась еле видимая радуга.

Голоса гор, музыка гор… Время от времени тревожно ясная. Но не было в ней ничего человеческого, возможно, потому, что на этой высоте не могло обитать ничто человеческое: Маунт-Блан достигала в высоту четырнадцати тысяч футов с лишним, а Иедидия поднялся уже примерно на шесть тысяч, не зная сам, куда держит путь. Вверх — другого направления для него не существовало.

Радуга, уже явственная, вздрогнула, и Иедидия, прикрыв глаза ладонью, уставился на нее. Возможно, ее там нет. Возможно, так действует на него разреженный воздух. В плаче духов — хотя, разумеется, духов не существует — не было уныния или мольбы о пощаде, и не к нему был он обращен. Вокруг, со всех сторон что-то трепетало. Хоть он и дрожал, но от холода, а не от страха, потому что знал, наверняка знал, что духов в горах не бывает, даже в самых высоких и дальних горах, это рокот воды звоном отдается у него в ушах и высокогорье дает о себе знать, дробя его мысли на короткие, обжигающие уколы.

В тот день он шагал десять часов подряд. Ноги его ныли, в правой пятке отдавалась боль, но, несмотря на это, душа его ликовала; пусть невидимые существа на противоположном берегу манили его к себе, искушая поверить в них, — его переполняло ликование.

— Меня зовут Иедидия! — закричал он вдруг, сложив руки рупором у рта. Какая сила звучала в его голосе, каким он был молодым, диким и полным сил! — Меня зовут Иедидия — о, позвольте же мне вступить в ваш мир!

Большой рогатый филин

На исходе весны 1809 года, после последнего снегопада в начале июня, Луис Бельфлёр снарядился на поиски своего брата Иедидии, уже три года как покинувшего дом. Он никак не мог смириться с тем, что Иедидия стал