Огнедева. Аскольдова невеста - Елизавета Дворецкая

Ольгимонт ругался, злясь на собственную беспечность. Они еще легко отделались, если потеряли только трупы! Но ведь и мертвый Жирга все-таки был неким залогом того, что его мать воздержится от проявлений враждебности, а теперь рассчитывать приходилось только на быстроту и неожиданность.

Где искать врага, было известно. С Узмень-озера дорога лежала на озеро Ужанье, на реку Ужицу и дальше на северо-восток, где за болотами и лесами прятались на сухих островках «гнездовья» непокорной голяди. Не так чтобы далеко — Ужанье можно было пройти за один день, — но дальше дороги не было, поскольку голядь не пускала к себе даже торговых гостей, вялый и нечастый обмен товарами с ними велся в самом Узмене.

Хорошо, что в селе жили охотники, которым случалось не только забредать в угодья сторонней голяди, но и возвращаться обратно. В самих поселках они не бывали, но примерно представляли, где их искать. Ольгимонт заранее договорился, что они послужат ему проводниками, и теперь двоих заспанных мужиков, Руденя да Скирду, притащили на берег, где дружины уже рассаживались по лодьям. Вслед за Скирдой прыгнул через борт рыжий охотничий пес, всегда сопровождавший его на промысле, — вот он ничуть не сетовал на ранний подъем и оживленно помахивал хвостом.

— Возьмем Рыжака, пригодится, — попросил Скирда, протирая глаза. — Он умный пес, умнее человека иного — где я не смекну, он сам найдет.

Дивляна сидела в лодье, вооруженная клюкой Кручинихи, с которой теперь не расставалась.

— Ну, ты прямо волхва, — бросил ей Велем, и непонятно было, то ли он шутит, то ли и впрямь признал ее способности. — Бабка Радуша, да и только. Вот занесли нас с тобой Встрешники леший знает куда…

Дивляна и сама, оглядываясь, с трудом понимала, как ее сюда занесло. Ехала, называется, невеста к жениху! О женихе, которым должны быть полны все ее мысли, она даже не каждый день вспоминала. Они уже отклонились от прямого пути, несмотря на то что идет осень и надо бы торопиться. И не дело, совсем не дело нареченной невесте, открытой для всякого зла, лезть в самую пасть этого зла — в глухие леса чужого племени, злобной ворожбы, которая смотрела прямо ей в лицо глазами богини Марены! «Но что я могу сделать? — в гневе мысленно восклицала Дивляна, повернув к себе деревянную голову чура в навершии бабкиного посоха, будто ждала от него ответа. — Если так вышло, что только я смогла укротить бабкиных игрецов, спасти от них Ольгимонта, — не бросать же теперь все дело на полпути!» Если взойдет, то Ольгимонт за спасение сестры поклялся всю жизнь быть ей, Дивляне, братом, а он ведь не в поле обсевок — будущий смолянский и кривичский князь! Без его дружбы и помощи торговый путь между Ладогой и Киевом не сложится, а значит, сам ее брак с князем Аскольдом станет почти бесполезен. И получается — как ни трудно в это поверить, — что она едет в глушь голядских лесов воевать со старой колдуньей, потому что ей, Дивляне, это больше всех надо!

Плыли весь день не останавливаясь: сначала по длинному, узкому озеру Ужанье, вытянутому почти точно с полудня на полуночь, потом по реке Ужице. Ольгимонт надеялся успеть к погребению погибших — наверное, родичи постараются сделать это сразу, как только получат тела: те и так уже лежат слишком долго. Голядь, как и словены, хоронила своих мертвых на закате — провожая их из земного мира вслед за солнцем. Вероятно, ожидая тело сына, Норинь приказала приготовить все заранее. Ольгимонт надеялся, что столь скорое появление словенских дружин станет для старухи неожиданностью.

Но Дивляна боялась, что одной неожиданности будет мало. Где-то там ждал ее тот самый противник, сумевший привлечь на свою сторону богиню Марену. И каждый взмах весел приближал встречу. Временами накатывала жуть: сможет ли она тягаться со старой голядской колдуньей? Ведь та одолела даже Кручиниху, а бабку боялись в округе на несколько дней пути! Во что она ввязалась?

Дивляна оглядывалась, и привычные лица братьев, налегающих на весла, не успокаивали ее, как раньше. Если бы им противостояли только разозленные родичи убитого Жирги, она бы не слишком боялась — хотя потерять кого-то из собственных родичей ей вовсе не хотелось. Но если она не ошибается, то дружина не поможет, даже будь втрое больше, чем есть!

Она подумала было послать игрецов осмотреть путь впереди, но отказалась от этой мысли: слишком волновалась и не смогла бы сосредоточиться. Да и не пойдут они — побоятся. Она сама как будто не боится…

— Вот здесь! — Рудень показал на длинную отмель. Там лежала лодка, и по всему было видно, что люди здесь бывают. — Отсюда тропа идет.

Дивляна взглянула на небо: солнце уже клонилось к закату. И чем ниже оно опускалось, тем тревожнее ей становилось, как будто темнота грозила непоправимой бедой.

* * *

Солнце клонилось к закату, касаясь нижним краем вершин темных елей. Настало время начинать. На Кругу Мары — широкой поляне посреди леса, где сжигали тела умерших, — было тесно от людей: здесь собрались жители нескольких окрестных поселений, чтобы проститься с одним из наиболее знатных мужей, погибшим в битве с князем криевсов.

Женщины пронзительными воплями и причитаниями выражали общее горе, над поляной висело сплошное облако причитаний, в котором трудно было разобрать отдельные слова. Толпа голосящих женщин, одетых в белое в знак скорби, напоминала стаю голодных птиц, вестниц Мары, и у мужчин, слушавших их, мороз пробегал по коже и сердце сжималось от тоски. Женщин здесь оказалось большинство — мужчины ушли вместе с Жиргасом и были частью убиты, частью взяты в плен.

На заранее приготовленной краде — прямоугольной кладке обмазанных смолой дубовых дров, соломы и бересты — уже лежало тело, поврежденное долгим ожиданием, но омытое, облаченное в лучшие наряды и украшения, которые знатный человек обычно не носит при жизни, но бережет для погребения, чтобы предстать в достойном виде перед богами и предками. Рядом с телом было уложено его оружие — два меча, два топора, три копья, ножи, щит.

Заходящее солнце огненно-рыжим шаром светило прямо в лицо мертвого, которому вслед за солнцем предстояло опуститься в мир мертвых. Его мать, старая Норинь, поставила ему в ноги горшки с кашей, вареным мясом и медом. Это была морщинистая, немного сгорбленная, сурового и властного вида старуха, в белой одежде, с белым покрывалом на голове и с множеством бронзовых украшений и бус на отвислой груди.

Возле крады стояла жрица богини Мары — молодая женщина в белой рубахе, с темными волосами, заплетенными в тринадцать кос. У ног ее были привязаны к жердям черный пес и черный петух, рядом стоял черный конь — спутники, указующие умершему дорогу на Тот Свет.