ППЖ. Походно-полевая жена - Дышев Андрей Михайлович

- Стоять, Курдюк!!! Стоять, дебил!!! - взвыли голоса, и автоматные очереди вверх, и прикладами по броне. - Ты что, скотина узкоглазая!! Ты куда прешь… О, бля, что он наделал!!!

А тут же рядом Ступин растирает дорожную пыль грудью:

- Второй взвод атакует слева!!

Ничего не видит, ничего не слышит, наполнен безумством мести и параграфами боевого устава сухопутных войск. Прямо-таки дурак! Чем больше убивают его ребят, тем сильнее жаждет он расправиться с душманами. Думает, что все здесь решает он. Надо только скомандовать, и все будет чики-чики, надо только не струсить, подняться первому, показать пример бойцам - и они с криком «ура» кинутся за ним.

Ступин вскочил на ноги - неуклюже, с колен, как-то по-стариковски, даже оперся в землю прикладом, будто костылем.

- Рота… за мной… в атаку…

Голос его срывался, тонул в нескончаемом грохоте стрельбы и лязге гусениц, дробился на отрывистые и жалкие всхлипы, и никто командира в тот момент не услышал и не увидел, кроме Волосатого, у которого завершалась короткая агония. Он увидел лейтенанта, и это был последний кадр, который успел запечатлеть его мозг; снайпер дернул рукой, откидывая от себя винтовку, на шее набухли вены, из ушей и глаз брызнула кровь. В гаснущем сознании увязла и остыла последняя мысль, что-де надо было позвать лейтенанта на помощь - он бы помог, такой решительный и смелый офицер обязательно помог бы, обязательно, как пить дать… А в сотне метров от него на дне ямы умирал моджахед с выбитым глазом. Он стоял на четвереньках, мотал головой и кашлял, как подавившаяся костью собака. Кровяная слизь вытекала из его головы вместе с жизнью. Моджахед уже не думал о семье, вся его жизнь вместе с прошлым и будущим превратилась в боль и мрак. Руки его подкосились, и моджахед ткнулся лицом в землю. Кто-то из его соплеменников, шурша одеждами, подполз, схватил за плечо, развернул и увидел забитую сырой глиной глазницу. «Как нехорошо он умирает!» - подумал он с содроганием и ударом приклада перебил товарищу основание черепа. Потом лег на бруствер, разгребая локтями сухую землю, и принялся стрелять по колонне, переводя прицел с одной фигуры на другую. Но попасть уже было тяжело, колонна пришла в движение. Объезжая горящие наливники и боевые машины пехоты, колонна набирала скорость. Человек в странной ярко-зеленой рубашке стоял на обочине и размахивал руками, регулируя движение. Моджахед перевел прицел на него. Но только он начал давить на спусковой крючок, как человек вдруг кинулся вперед, едва ли не под колеса проезжающему мимо наливнику.

«Ой, бля! Совсем рехнулись офицеры!» - подумал Чебурек, сидящий за рулем наливника, и едва успел нажать на педаль тормоза. Он подумал, что офицеры дерутся. Командир роты Герасимов в прыжке свалил с ног лейтенанта Ступина, и оба покатились по пыли. Ступин страшно кричал, и его лицо было пунцовым. Герасимов крепко держал лейтенанта за ворот куртки - то ли душил, то ли пытался затащить под капот машины. Вокруг плясали фонтанчики пыли, словно невидимые лягушки прыгали вокруг дерущихся.

- Таварищ… таварищ… - задыхался Ступин. - Таварищ старшитинан… Сейчас я исполняю обязанности командира роты и прошу… Я б… повторять не буду… да ёп твою мать!

Ступин попытался вывернуться, но Герасимов ударил его по скуле кулаком.

- Да успокойся же ты, придурок!!

Чук-чук-чук! - закружились вокруг них пули. Моджахед очень старался, целился изо всех сил - так ему хотелось распороть зеленую рубашку автоматной очередью. Ступин ударился затылком о буксировочный крюк.

- Сейчас я командую ротой!!

- Ты идиот.

- Ты в отпуске? Так биздуй в отпуск и не мешай мне!

- Лезь в машину, Ступин! Колонну надо вывести из-под огня.

- Надо разъепенить этих подонков!! Отпусти меня!! Я один их раскуячу! А за себя не беспокойся!! От тебя ничего не требуется!! Спрячься за броней!! Ты в отпуске, ты имеешь право…

Герасимов разбил Ступину нос. Тот хлюпал на вдохе, плевался красным.

- Пошел, пошел!! - кричал Герасимов, приказывая наливнику возобновить движение.

БМП Курдюка оставалась неподвижной, будто насмерть приварилась к земле, будто была гайкой, закрученной туго-туго на болт. Баклуха дрожал на броне вместе с пулеметом, извергающим огонь. Бойцы, приникшие к телу машины, уворачивались от горячих гильз. Никто не знал, что надо делать, и лишь лениво отстреливались, думая о Волосатом. Куда его в таком виде? Часть поясницы вместе с позвоночником раздавлена, причем так, что тело разваливается на две части, стоит лишь тронуть. И с Курдюком беда: сидит на корточках перед Волосатым, качается вперед-назад и скулит, скулит.

- Отставить истерику, Курдюков! - хрипло произнес Ступин. Он потерял голос, призывая роту в атаку, но не снял с себя бремя ответственности за судьбу подразделения. - Отставить, я сказал, истерику… Прекратить! Вы же боец, комсомолец… - И по щекам Курдюка - шлеп-шлеп. - Прекратить… Взять себя в руки… - Шлеп-шлеп-шлеп… - Убрать сопли!

И снова Герасимов объявился рядом. Ну, как назло! Как бельмо на глазу! Как надоедливая муха! Ну почему он не полетел самолетом? Почему лезет не в свое дело?!

Прапорщик Нефедов, сверкающий белками глаз орангутанг, голое чудовище, чья кровь состояла из смеси спирта и пороха, на протяжении всего боя не терял из виду Герасимова.

- Закрой командира! - рыкнул он в ларинги своему механику-водителю, и, когда БМП поравнялась с Герасимовым и накрыла его своей жаркой тенью и облаком пыли, прапор встал во весь рост на жалюзи трансмиссии, с легкостью вскинул тяжеленный пулемет и от бедра - по склону: тра-та-та-та-шух-шух-шух! - Лежать, бача!! Голову вниз, сучара!! Всем лежать, куесосы вонючие!!

- Взяли! - сказал Герасимов бойцам и схватился за горячие и липкие руки Волосатого. Кто-то стал поднимать ноги.

- Блин… он рвется…

Странная почва на обочине дороги - кровь не впитывается, смешалась с пылью, чавкает под ногами, как пашня в весеннюю распутицу. Все, кто грузил в десантный люк рвань, оставшуюся от Волосатого, с ног до головы выпачкались в крови.

- Поднимайся на броню, - сказал Герасимов Курдюку.

- Что ты с ним цацкаешься?! - взвыл Ступин. - Он должен взять себя в руки. Он обязан вести боевую машину! Он солдат, а не баба!