Чаша ярости: Мой престол - Небо - Артем Абрамов

В этом, нью-йоркском, был город, безветрие, тоже низкое, но плотно затянутое ровно-серыми облаками небо, полусумрак, полусвет и-ни души.

И еще. В тот мир Иешуа приходил нагим - как и положено являться новому человеку, ничего материального переход не пропускал - ни одежды, ни обуви. Здесь они стояли в том, в чем были до перехода, - Мари и Иешуа.

– Где Хартман? - спросил Иешуа.

– Там... - Девушка махнула рукой в сторону города. Странно он смотрелся город. Полуразрушенные дома, когда-то бывшие великанами... Их белые, словно обглоданные временем остовы торчали в полукилометре от точки входа, а добираться До них следовало сквозь заросли странного кустарника, не похожего, по-видимому, ни на что земное - сухие безлиственные прутья и зеленая шишечка, венчающая каждую ветвь. Впрочем, Иешуа не знал земную флору, до науки ботаники его интересы пока не дошли. Может, и существуют подобные кусты - где-нибудь в Австралии или в Южной Америке, да что толку в таком знании? Все равно этот мир - чужой, а дети, оказавшиеся здесь по воле Хартмана-лже-Ханоцри, - свои, вполне земные, с земными папами и мамами, которые еще не отчаялись вернуть детишек домой.

– Пошли, - сказал Иешуа.

– Надо пометить место перехода, - здраво предложила Мари, - а то не найдем. Возвращаться ведь...

Она и вправду все в жизни воспринимала адекватно и с хорошим практицизмом - в который уже раз убеждался Иешуа, даже такое суперфантастическое действо, как переход из одного реального мира в другой реальный. Тот, кто внутри, не давал ей успокоиться, но и не понуждал зря волноваться: опасность не исчезла, она жила как фон, но на этом фоне тем более не стоило дергаться и терять здравомыслие. Даже от суперфантастики.

– Пометь, - согласился он, хотя знал: вернуться можно из любого места. Но - если на всякий случай...

Хотя какой случай? Возможность открыть дверь не домой, а в еще один мир, а потом - в еще один? А сколько их всего?.. Хороша, однако, оказия - бесконечно ходить из мира в мир в поисках своего, единственного... Да, тогда Мари, пожалуй, права, пусть отмечает место...

Мари нашла крепкую палку, воткнула ее в грунт - он легко поддался, оказался мягким, сыпучим, - стянула с левого предплечья красный платок, непонятно для чего там повязанный (пот, что ли, вытирать или просто прикол?..), привязала его к палке. Ветра, повторимся, не было, и платок сиротливо повис соплей.

– Сойдет, - сказала Мари.

Синяя надпись на ее юнисефовской маечке про спасение детей как нельзя точно подходила к ситуации.

Они продрались сквозь тесные и довольно колючие кусты, колючие даже сквозь плотную джинсовую ткань, очутились на плоском, некогда покрытом жесткой газонной травой пространстве - трава и сейчас кое-где зеленела сиротливо, пошли к скелетам домов. Дома начинались сразу за газонным пространством. В городе - если то был город - не существовало понятий "окраина", "пригород", какие имели место даже в библейском Иерусалиме: там дома обычно становятся ниже, мельче, беднее, пока не превращаются в хижины, в сооружения из подручных материалов, в Иерусалиме - из необтесанных камней, редких для Иудеи деревянных обломков, веток деревьев, в городах двадцать второго века в том же Нью-Йорке из картонных, деревянных, металлических ящиков, ржавых бочек, тех же деревянных обломков. Здесь бывший город обрывался стеной бывших же небоскребов, явно небоскребов, потому что вертикальные белые железобетонные колонны были обломаны то на уровне второго этажа, то на уровне пятого, то вообще достигали десятиэтажной высоты, топорщились рыжей от ржавчины арматурой, а сами этажи тоже в общем-то существовали, даже стены имели место, даже стекла кое-где, и если климат в этом городе всегда теплый, то в этих трупах домов вполне можно жить. Коли не испугаться и напрячь фантазию то легко было представить город именно Нью-Йорком - в реальности например, он таким же стеклянным лесом небоскребов разом обрывался на границе с Центральным парком. Только этот Нью-Йорка был из какого-то далекого и страшного будущего...

– Где мы станем искать Хартмана? - спросила Мари Она легко поспевала за широко и споро шагавшим Иешуа и не обременяла его ожидаемыми бабскими эмоциями, вопрос ее был по делу и к месту.

– Там... - Он показал рукой, точно повторив ее ответ и ее жест, как она повторила его недавний вопрос про Хартмана

Иешуа чувствовал, где находится "там", он шел, ведомый привычным чутьем, он слышал людей, множество людей, но вопреки естественно опасливым предположениям - то, что он слышал не вызывало необходимости спешить - спасать, помогать исцелять, тем более - воскрешать. Он, как и Мари, чуял фон и удивлялся: почему этот фон недоступен девушке?

– Настройся, - сказал он. - Прислушайся. Пусть тот кто у тебя внутри, услышит шум. Как будто деревья шумят... Тебе надо учиться быть не ведомой, а ведущей. Тот, кто внутри, - он ищет но ты приказываешь ему. Ты сама себя ведешь, а не он тебя прикажи - он услышит.

– Как приказать? - Мари хотела точной инструкции: мол так, так и так, но Иешуа ответил туманно:

– Просто прикажи.

И она попробовала.

– Я чувствую... Там, за этими домами?

– - Ты молодец, - улыбнулся Иешуа. - Мне легко с тобой.

– Но нас не ждут, - все еще удивленно добавила Мари.

– Ты и это слышишь?.. Да, не ждут. Просто не знают - кого... Но один-то наверняка знает и ждет...

А город был жив совсем недавно. На растресканном, наполовину ушедшем в землю асфальте улиц еще виднелась грязно-белая разметка, еще торчали в окнах витрин такие неожиданные здесь стекла, даже можно было прочитать какие-то буквы в оборванных, оброненных вывесках, даже номера домов сохранились кое-где. Но внутри, за витринами, за стенами не осталось ничего. Складывалось ощущение, что жители вдруг и сразу собрали свои домашние причиндалы, все - от тряпок до мебели, взяли за руки жен, мужей, детей, родителей, сели на машины, автобусы или поезда и убрались отсюда за тридевять земель, а город оставили умирать. И перед расставанием помогли ему: нечто вроде взрывной волны невероятной силы прошло над городом, именно "над", на уровне двадцати-тридцати-сорока метров над землей, потому что именно там, наверху, город убили разом, а внизу он умирал сам.

– Что здесь могло произойти? - спросила Мари.

– Не знаю, - ответил Иешуа. - Это не мой мир. Мой - это Вавилонская башня, это Всемирный потоп, это Содом и Гоморра, это бесчисленные и очень понятные по средствам войны, наконец. А здесь для меня даже воздух пахнет незнакомо...

Мари принюхалась.

– И для меня тоже. Нет ни гари, ни химии какой-нибудь... Это странно, Учитель, но мне чудится запах цветов. Даже приятно... Хотя этот запах может оказаться как раз химией... А если здесь случился Армагеддон?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});