История вторая: Самый маленький офицер - Лента Ососкова

— Он и сам просит не отправлять его в тыл, — будто оправдываясь, объяснил офицер. — Так найдёшь?

— Пришлю, — пообещал репортер. — Правда, всё равно, небось, вывалится. Он у тебя мелкий, как микроб, за автоматом может спрятаться.

— Это точно, — вздохнул капитан, невольно улыбаясь. — Но одно дело — подшить, а другое — вообще перекроить.

— Найду самый маленький. А ты пока свяжись с Центром, доложи… о новом рядовом в твоём батальоне. Имя-фамилия-то есть? Или так и скажешь «Индеец»?

— Да не помнит он. Или говорить не хочет. Всё Сивка да Сивка…

— Русскую фамилию дай, — посоветовал Военкор. — Проще будет потом документы оформлять.

— Какие документы?

— На усыновление, какие же ещё! С отцовством, Георгий! — Морженов рассмеялся, хлопнул ошалевшего от подобного заявления Заболотина по плечу и запрыгнул в недра вертолёта.

— Ну у тебя и шутки, — пробормотал офицер ему вслед, не желая прислушиваться к настигшему его ощущению, что именно так всё и будет.

Вертолёт, утробно зарокотав, поднялся в небо, и вскоре рокот затих где-то вдали. Капитан Заболотин огляделся, удостоверился, что, насколько видно, все по местам, и подал сигнал к отправлению, а сам запрыгнул в подкатившую машину, где уже сидел всё ещё хмурый Индеец, всегда умудряющийся неизвестно как опередить офицера.

Неожиданно спохватившись, Заболотин окрикнул нового санинструктора:

— Сержант, можно с вами поговорить?

Девушка обернулась и поспешно подбежала к машине. Заболотин кивнул, чтобы она садилась, и, когда машина тронулась, спросил:

— Мне сообщали, что солдаты забольской армии временно переходят к нам, но какими конкретно вы судьбами сюда попали?

Девушка погрустнела, и Заболотин отчего-то подумал, что даже это ей идет. Что, неужели и он истосковался по женскому обществу?..

— Имперский Центр прикомандировал меня к вашему батальону, поскольку моей роты… да и всего полка больше нет.

— Совсем нет? — как-то глупо переспросил Заболотин.

— Ну, человек десять осталось. Из них семеро в госпиталях, — девушка закусила губу и отвернулась, кажется, скрывая слезы. Но справилась она с собой быстро, мгновенье — и она уже довольно будничным голосом закончила: — Из всего нашего фронта осталась горстка баловней жизни. Фактически, о поддержки вашей армии со стороны забольской можно уже не говорить.

— Ничего, выринейцам не слаще, — счёл необходимым подбодрить Заболотин. — Вот увидите, сержант, и двух лет не пройдёт, как ваша армия возродится… в свободной стране.

— Хотелось бы верить! Только до этого ещё дожить надо, — горько усмехнулась девушка. Заболотин ничего не ответил, не зная, что тут уместно сказать. В машине повисло вязкое, горьковатое молчание.

— А тебя как зовут? — вдруг повернулась к Сивке Кочуйская. Что-то странное промелькнуло на её лице.

— Сивый, — с чуть заметным вызовом в голосе ответил мальчишка, словно ощетинившись на попытку подружиться.

— А я Алекснадра Елизавета. Или Ли… нет, Эля, — не показала виду, что удивлена таким «приёмом», девушка.

Сивка искоса на неё взглянул и отвернулся, пожав плечами.

Заболотин глядел на них и видел, что Эле хочется ещё что-то спросить, но она сдерживается. Наконец, видимо, знаменитое женское любопытство победило:

— А как же родители тебя звали?

Лицо парнишки стало напоминать оскалившуюся крысиную мордочку, когда со зло искривлённых губ сорвалась фраза, которую уже считающий себя знатоком забольской речи Заболотин целиком перевести не смог. Уловил только несколько словосочетаний и смазано — общий смысл. И первым делом Заболотину захотелось хорошенько выпороть маленького сквернослова, чтобы больше никогда не смел так выражаться в присутствии женщины.

Кочуйская, для которой забольский был родным, сначала вспыхнула, потом побледнела и, кажется, собралась на полном ходу выпрыгнуть из машины, но Заболотин строго прикрикнул на обоих:

— Хватит! Сивка, думай, при ком и как выражаешься!

— А что, выпорешь? — с вызовом спросил пацан, всё ещё похожий на злую крысу.

— Выпору, — не обещающим ничего хорошего тоном подтвердил Заболотин. — Так, что сидеть потом не сможешь.

Некоторое время мальчишка сидел злым и встопорщенным, затем нехотя буркнул:

— Она сама нарвалась.

— Фраза «нарвалась по незнанию» не извиняет по большей части только сапёров, — отрезал Заболотин. — Госпо… Александра, не обращайте на него внимания. С манерами у него туго.

— Ничего, — пробормотала девушка, до побелевших костяшек стискивая подол куртки. — Спросила, не подумав. Всё в порядке, не переживайте. Пули не брали, чего уж словам…

— Ну, от слов броник не защитит…

— Зато к ним можно привыкнуть… Ладно, всё в порядке, — Александра медленно разжала руки, выпуская многострадальный подол куртки. Заболотин не стал дальше продолжать, убедившись, что девушка отвлеклась и забыла злые слова. А вот он забывать не собирается, пусть Сивка не надеется.

Тем ни менее, приступить к воспитательным мерам прямо сейчас не получалось — на счастье Сивке. Вместо этого Заболотин с деланным равнодушием принялся разглядывать свою кепку. Не раз заштопанная, в некоторых местах опять рваная, испытанная солнцем, дождём и грязью — она была словно частью тела самого офицера…

Раньше, будучи ещё совсем мальчиком, Заболотин мечтал не о такой кепке, он грезил, как и многие в его возрасте, голубым беретом ВДВ. Любил вечером, забравшись с головой под одеяло, крепко зажмуриться и воображать себя взрослым, сильным и очень-очень серьёзным, в тельняшке, камуфляже и с голубым беретом. Потрясающие картины рисовал в своем воображении будущий командир УБОНа: вот он возвращается домой ненадолго, усталый, только-только из госпиталя, на груди — орден, глядит строго на детей, а те с восторгом провожают взглядами его рослую фигуру, голубой берет и какой-нибудь именной кортик за поясом. Ранен, в своем представлении, Заболотин должен был быть исключительно в ногу, чтобы легонько прихрамывать при ходьбе, почти незаметно, а орден в фантазиях рисовался ну никак не меньше белого — офицерского — «георгия».

Эх, где теперь те воображаемые, дух захватывающие картины? Где доблестный ВДВ-шник с лёгким ранением и орденом? Нога, конечно, болит, но это только раздражает, а до орденов уже дела нет — выжить бы… Заболотин достал из внутреннего кармана куртки пластмассовый коробок с нитками и принялся зашивать очередную прореху в кепке, вспоминая далёкие детские фантазии. В них война была тихой и вполне безобидной. Он не знал тогда взрывов и метких снайперских выстрелов…

— Говорят, такими темпами мы ещё неделю будем добираться до места, — подала вдруг голос Кочуйская, о которой офицер за воспоминаниями как-то даже успел забыть.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});