Петровка, 38 - Юлиан Семенов

Пожалуйста, напиши мне поскорее. Целую вас обеих. Люблю вас очень. Очень люблю вас. Скучаю. До свидания. Слава».

Росляков и Алена

Валя зашел в автомат. Позвонил девушке, с которой как-то вместе сидел на литературном вечере в Политехническом музее. Девушку звали Алена. Она училась на четвертом курсе филфака, ругала жизнь и ничего не хотела. Так она, во всяком случае, говорила Рослякову.

— Слушаю…

— Можно Алену?

— Это я.

— Здравствуйте, Росляков.

— Кто?

— Ну, это я… Валентин…

— А, это с которым мы сидели на диспуте?

— Да. Что вы делаете?

— Ничего. Сижу и думаю, как было бы хорошо выпить.

— А что вы пьете?

— Все.

— Предпочтение есть? Водка, вино, коньяк?

— Я пью все, — повторила Алена.

— И политуру?

— Что?

Валя засмеялся.

— Значит, не все. Политуру не пьете.

— С удовольствием попробую.

— Говорите ваш адрес.

Валя купил бутылку коньяку и конфет. Алена жила рядом, и он сразу же нашел ее дом. Она открыла ему и сказала:

— Входите.

— Спасибо.

— Я всегда боюсь встречать человека во второй раз…

— Почему?

— Разочароваться можно…

— Вы что — одна здесь?

— Одна. Знаете, как тоскливо жить одной в квартире!

— Отдайте часть моему другу. У него неважно с жилплощадью.

— Я — пожалуйста. Предки против. Они у меня из породы консерваторов.

— А где предки?

— У синего моря. Если вам жарко, снимайте пиджак.

— А я и сниму.

— Это, наверное, ужасно глупо, что я вас пригласила, да? Вы думаете обо мне черт знает что.

— Точно.

— А какая разница, в конце концов?

— Тоже верно.

— Сейчас я принесу штопор.

— Не надо. Смотрите, это делается так, — сказал Валя и ладонью вышиб пробку.

— А я умею полоскать горло коньяком.

— Не может быть!

— Честное слово. Смотрите.

Она налила коньяк в рюмку, сделала глоток и, скосив глаза, начала полоскать горло. Нос у нее сморщился, как у человека, который принимает горькое лекарство, а глаза смотрели на Валю победно и выжидающе.

— Здорово, — сказал Росляков. — Еще раз, пожалуйста.

— Какой хитрый, — улыбнулась Алена, — я только раз могу.

— Ну извините…

— Что?

— Ну, извините, говорю… Это такая присказка у моего товарища есть.

— Только, пожалуйста, не начинайте мне рассказывать про своего товарища. Почему-то все всегда рассказывают про своих друзей и знакомых и никто не хочет говорить про себя.

— Про себя — нескромно.

— Это только так кажется. И потом, если себя хвалить, то, конечно, нескромно. Я вот себя ненавижу и поэтому всегда о себе говорю. Вы себя любите?

— Люблю.

— Вы счастливый. А что вы делаете?

— Пью коньяк.

— Нет, а вообще?

— А вообще учусь.

— Где?

— В педагогическом.

— Почему я вас там не видала?

— Я на заочном.

— На каком курсе?

— На последнем.

— Интересно?

— Очень…

— Счастливый человек… Вас как уменьшительно зовут?

— Валя…

— Среднее имя. Не мужское и не женское.

— Ну все-таки мужское.

— Вы обиделись?

— Ужасно.

— А почему вы ко мне пришли?

— Потому что мне захотелось к вам прийти.

— Пейте коньяк.

— Я уже.

— Пейте еще.

— Хорошо.

— Ну, так почему же вы пришли ко мне? Для того, чтобы говорить со мной, слушать музыку и смотреть альбомы?

— Хотя бы.

— Вы все врете.

— Может быть. Но если я вру, тогда вы уже совсем пьяная.

— Нет еще. Когда я стану пьяной, вы начнете раздевать меня.

— Обязательно?

— А зачем вы тогда приходили?

— Что это вы злая такая?

— Разозлили…

— Кто?

— Люди.

— Я лучше уйду, наверное?

— Почему?

— Да так. Чтоб больше не злить.

Он поднялся и пошел к двери. Отпер ее. Хотел выйти, но Алена взяла его за руку и сказала:

— Я просто дрянь, не обращайте на меня внимания.

— Ты дрянь? — улыбнулся он, обернувшись. — Ты просто дуреха…

Она кивнула головой. А потом ткнулась лицом ему в грудь, и плечи ее затряслись. Росляков стал гладить ее по плечам и по голове.

— Ну, не надо, — говорил он, — не надо, дурачок. Это все ерунда, не надо так плакать, не стоит…

— Стоит, — сказала она, — стоит, потому что я за все плачу. Сейчас, я скоро перестану, только ты не уходи.

— А я и не собираюсь.

Она посмотрела на него сквозь слезы и жалко, по-детски улыбнулась…

Только не двое

Ночью Садчикова разбудил телефонный звонок.

— Прости меня, — сказал комиссар, — тут один любопытный сигнал поступил.

— Еду.

— Погоди, разбежался… Такси сейчас не найдешь. Шофера пришлю.

— Я спущусь. На улице подожду…

— Дождь. Погоди, он подымется за тобой.

— М-михайлыч?

— Он самый…

Садчиков положил трубку, оделся, стараясь не шуметь, и пошел на кухню. Зажег конфорку, поставил чайник и начал делать бутерброды — себе и Михайлычу. Масло в холодильнике было до того смерзшееся, что не резалось, а крошилось желтыми ажурными стружками.

…Михайлыч всегда стучал в дверь. Он понимал, что звонок ночью переполошит всех в квартире, поэтому стучал условным, известным всем в управлении стуком — три раза быстро, а четвертый долго и гулко.

— М-михайлыч? — тихо спросил Садчиков.

— Михайлыч, — ответил тот.

Садчиков отпер дверь и сказал:

— З-заходи, старина.

— Да ничего, — ответил Михайлыч, входя.

— Пошли чайку попьем.

— Да не стоит.

— Л-ладно, ладно, будет кокетничать…

— Хорошая из меня кокетка.

— С с-сединой куда как л-лучше. Сейчас, говорят, с-седые мужчины в моду вошли.

— Седина в голову, бес в ребро.

— Р-ребра перебиты, какой там, к ч-черту, бес… Ешь б-бутерброды.

— Да ничего…

— Л-ладно, наваливайся, сам, наверное, только чаем и питался ночью.

— Почему чаем? Сухарь грыз.

— Пусть м-мышь сухарь грызет, ч-человеку сливочное масло надобно.

— Это истина, это вы очень верно подметили.

Садчиков засмеялся и стал наливать чай — дымный и пахучий — в большие красные чашки.

Комиссар пригласил Садчикова садиться и, поглаживая себя по животу, сказал:

— Мне сейчас анекдот смешной рассказали.

— А вот интересно, кто анекдоты выдумывает? — спросил Садчиков.

— Люди, — ответил комиссар, — кто ж еще?

— Не иначе, как писатели.

— Журналисты скорее, я думаю.

— П-почему журналисты?

— А у них времени больше. Писатели трудяги, спину гнут, а журналист — он просвет имеет. Да и потом парни они веселые и по бритве — вроде нас — ходят. А когда веселье, тогда и анекдоты рождаются.

— П-похоже, — сказал Садчиков, — очень может быть. Или веселье, или злость. Похоже.

— «Похоже», — передразнил комиссар. — Что я тебе, Алейников? Похоже на фотографии выходит, а я тебе мысль излагаю самостоятельную, ни на что не похожую, мил душа…

— Ну-ну, извините, — сказал Садчиков по привычке и сразу же понял, как не к месту сказал он эту свою шутливую фразу.

Комиссар внимательно посмотрел на него, хмыкнул и ответил:

— Да нет, ничего…

И оба они враз засмеялись, весело глядя друг на друга.

— Слушай, — сказал комиссар, — ты думаешь, что с Сударем все?

— Д-думаю, нет.

— Почему?

— Потому что вы м-меня про это спрашиваете.

— Умный, черт.

— А к-как же иначе?

— Иначе нельзя.

— В том-то и дело.

— Ну шутки побоку. Парень к нам позвонил, футболист. Александр Пашков, с покойным Ганкиным в одном доме живет. Так он за полчаса перед убийством шофера там старичка видел какого-то. Старичок его заметил и отпрянул от окошка, а это значит — умный старичок. В электричке он ехал с футболистом, до Тарасовки, понимаешь, ехал… Вот штука какая… Проездной билет контролеру предъявлял. Как тебе это понравится?

— Очень м-мне это не нравится.

— Мне тоже.

— М-может, вызвать Читу? П-побеседуем с ним…

— Неудобно. Поздно уже… Как у вас с ним дела?

— Р-работаем…

— Ясно, что не танцуете… В группе у тебя все в порядке?

— Один мой сотрудник с-скоро с женой разведется.

— Кто?

— Костенко.

— Дама — сволочь?

— Н-нет, райжилотдел.

— Испугал. Я с райжилотделом ни черта поделать не могу, это, мил душа, выше моих сил.

— К-костенко с женой в разных квартирах ж-живет уже второй год…

— Любить будет крепче.

— Х-хорошо шутить.

— Ты меня еще постыди, Садчиков.

— Оп-пасно.

— Опасно блох ловить, шума много будет и с кровати можно упасть… Звонил я уже в исполком. Обещают к зиме дать ему жилье.