Поручик Державин - Людмила Дмитриевна Бирюк

порций!

— Маловато… Мне надобно до ареста Емельки дотянуть.

— Ваше превосходительство! В Казани есть аптека, извольте заказать копию вашего лекарства!

Генерал лишь покачал головой и усмехнулся невесело. Он уже не раз обращался к аптекарям с подобной просьбой, но изготовленное ими снадобье не помогало. Видно, был в составе порошка Лещинского какой-то неведомый секрет. Бибиков, как многие вояки-ветераны, относился к своему здоровью легкомысленно, не вспоминал о нем, пока не прихватит, и больше думал о "проклятом Емельке", чем о себе.

Императорские войска постепенно стягивались под Казанью. Бибиков копил силы, чтобы дать генеральное сражение супостату, но армия Пугачева не была сосредоточена в одном месте, а, подобно лесному пожару, охватывала необозримое пространство от Яика до Волги, от Уральских гор до Каспийского моря. Бунтовщиков поддерживали народы киргиз-кайсацких степей, одурманенные щедрыми обещаниями самозванца и возможностью безнаказанно мстить своим угнетателям.

Из Саратова в Казань прибыл Карл Муффель и передал генерал-аншефу Бибикову несколько писем от Державина, оставшегося в городе, дабы завершить возложенное на него поручение. Разведчик следственной комиссии описал положение в Симбирске и его окрестностях, в лестных выражениях отметил героизм полковника Гринева, его солдат и офицеров. О случаях мародерства умолчал, поскольку командир полка уже сурово наказал виновных и дал слово, что больше не допустит преступлений в своем полку. Что касается второй части поручения — привезти в кандалах саратовских предателей, встречавших злодея с крестами и колокольным звоном, то Державин выслал лишь четверых, самых злостных, резонно пояснив, что "не может заковать в железа всех самарских попов и чиновников".

Он пытался понять: почему самарское начальство благоволило к Пугачеву? То ли из страха перед ним, то ли из ненависти к Екатерине — узурпаторше и мужеубийце, то ли и впрямь поверило в чудесное воскрешение законного царя? Кроме того, Державин заметил, что, несмотря на пережитую осаду, градоначальники Самары были гладки телом, ходили в соболях и накрывали ему щедрые столы. Проводя собственное расследование, разведчик добыл некоторые любопытные сведения.

Ему донесли, что накануне вторжения самозванца в Самаре побывала миссия старообрядцев из иргизского скита. Любопытно то, что староверы говорили с заметным польским акцентом. Они вели среди народа прельстительные речи, а для городских властей и церкви привезли в дар кованый сундук, наполненный новенькими, только что отчеканенными золотыми монетами с профилем императора Петра Федоровича. На обратной стороне красовалась надпись на латыни: "Я воскрес и начинаю мстить". Староверы или те, кто выдавал их за себя, стали раздавать деньги чиновникам и священникам, но архимандрит приостановил "благотворительность":

— Ежели церковь позволяет себя использовать в корыстных целях, то она перестает быть церковью!

Он призвал к себе верных людей и велел спрятать сундук с золотом в надежном тайнике, что и было сделано. После взятия Саратова Карлом Муффелем "староверы" ушли вместе с войском Пугачева.

Узнав о происшедшем, Державин прежде всего хотел встретиться и поговорить с архимандритом. Но — увы! Перед штурмом города святой отец и его сподвижники пали от рук неизвестных злодеев.

Державин провел кропотливую следственную работу, пытаясь дознаться, кто убийцы и где спрятан клад, но во время одного из допросов сам едва не погиб. В камере острога, где проводилось дознание подозреваемых, на него вдруг набросились четверо дюжих молодчиков из охраны. Он уже терял сознание под удавкой на горле и все могло кончиться быстро и печально, если бы не писарь-поляк, по имени Вацлав Новак, который отважно бросился к нему на помощь. В мгновение ока он раскидал четверых предателей; двоих стукнул лбами, так что черепа затрещали, оставшиеся двое кинулись было бежать, но не ушли далеко — у выхода их задержали солдаты караула.

Вот так его, офицера секретной следственной комиссии, учрежденной лично ее императорским величеством Екатериной II, едва не удушили лазутчики самозванца. Державин подарил писарю свой серебряный брегет, а губернатор Петр Никитич Кречетников лично похлопал храбреца по плечу и велел выдать ему из казны 50 червонцев. Оставалось только допросить вероломных стражников. Но утром Державину доложили, что по решению саратовских властей четверо злодеев были повешены на городской пощади. Его ярости не было предела! Кто посмел совершить казнь без его приказа? Он был готов отправить в Казань в кандалах всю городскую управу вместе с градоначальником, и только скверное самочувствие помешало ему предпринять решительные действия.

Державин не мог понять, почему так страдает. Непреодолимая слабость сковала члены, и он не мог сделать ни шагу. Даже мысли в голове стали какими-то ватными. Все вокруг виделось ему как в тумане.

Он был крепким тридцатилетним мужчиной и до сих пор никогда ничем не болел. Стоя в караулах на холодном ветру, ни разу не подхватил простуду. А теперь почему-то ему было так худо, что он не мог подняться без посторонней помощи.

Кроме того, Державин чувствовал себя бесконечно одиноким. Унылый врач-немец, пичкавший его какими-то снадобьями, да молодой писарь, спасший ему жизнь, — вот единственные люди, которые навещали его и желали его выздоровления. Все остальные, в том числе городские чиновники, относились к нему почтительно, но равнодушно. Это и понятно. Державин мешал им жить спокойно. Он был для них словно заноза, которая постоянно беспокоит, а вытащить ее невозможно. Даже губернатор Кречетников считал Державина выскочкой, любимчиком главнокомандующего и избегал с ним встреч. А с казанским губернатором фон Брантом Державин рассорился, когда однажды отправил ему письмо такого содержания:

"Надобно остановить беспрестанное взяточничество, которое совершенно разоряет людей. Сколько я мог приметить, это лихоимство производит в жителях наиболее ропота, потому что всякий, кто имеет с ними дело, грабит их. Это делает легковерную и неразумную чернь недовольною, и, если смею говорить откровенно, это всего более поддерживает язву, которая теперь свирепствует в нашем Отечестве".

С лекарем Вильгельмом Франке Державин упражнялся в немецком языке. А его спаситель Вацлав Новак оказался конфедератом, попавшим на Волгу с партией пленных поляков. По отбытии срока заключения, желая скопить немного денег для возвращения домой, он нанялся работать писарем в том же остроге, где отбывал наказание.

— Благодарю, пан Вацлав! — не скрывая волнения, говорил ему Державин. — Вы бросились мне на помощь, рискуя собственной жизнью! Это геройский поступок. Но… мне кажется, вы должны видеть во мне врага?

Молодой лях гордо выпрямился, откинув с высокого лба густые светлые волосы.

— Если бы мы встретились на поле боя, я дрался бы с вами насмерть, — честно признался Вацлав. — Но когда на человека предательски нападают его же охранники — это подлость, с которой нельзя мириться! Я — шляхтич!

Легкая улыбка тронула губы Державина. Ему вспомнились слова Мити: "Ты не поверишь: каждый второй