Посылка от Марта - Евгений Федоровский

Другой, помоложе, маленький и узкоплечий, вытащил из кобуры парабеллум, поглядел на Пихта. И удивленно свистнул.

— Плачет…

— От мороза надуло, — сердито сказал солдат с винтовкой, Семичев, — он ведь немец, к нашей зиме непривычный.

Тот, кто обезоружил его, был так мал, что винтовка, перекинутая через плечо, ударяла его прикладом под колено. Лицо у солдатика почернело от холода, на бороде заиндевел белесый пушок. Он еще раз взглянул на Пихта.

— Первый раз вижу фрица так близко.

— Насмотришься еще, — вздохнул Семичев и дернул винтовкой — Ну, идем, гей форвертс!

Вдруг издалека донеслись выстрелы. Стреляли беспорядочно и зло. Пихт посмотрел в ту сторону и увидел зарывшийся в снег «фокке-вульф» Вайдемана. Альберт сильно хромал, бежал в сторону немецких окопов. Значит, сумел уцелеть.

Шагов через двести Пихт свернул в лесок. Пахнуло дымом и душноватым солдатским теплом. Он спустился в траншею. У дверей одной из землянок появился солдат с грязным ведром. Видимо, он собирался выбросить сор на помойку. Увидев летчика в серо-голубом немецком комбинезоне, солдат истошно закричал:

— Братцы, глядите! Фрица ведут.

Из землянок выскочили солдаты, кто в нательном белье, кто в гимнастерках без ремня, в шинелях внакидку, а кто и совсем голый до пояса, в одной фуфайке. Гомон вдруг смолк. В настороженной тишине Пихт почувствовал любопытство, и ненависть, и еще что-то встревоженное и недоброе.

— Длинный, гадюка, — тихо проговорил кто-то.

— В крови. Видишь, на бороде?

— Мабудь, трохи жидковат.

— А видел, как наших сшибал?!

— Слышь-ка, Семичев, дозволь я его с одной пули кончу!

— Обрадовался, — одернул кто-то сурово. — Ты вон тех лучше кончай, которые перед тобой в окопах сидят. А этот уже конченый.

Семичев, видимо гордый поручением привести пленного, сообщал подробности:

— Упал, значит, и лежит, примолк. Думал, ми такие лопухи, не заметим.

— А может, треснулся об землю и дух на миг потерял?

— Да нет, мы когда подошли, он забормотал чтой-то по-своему и стал парашют снимать. Дескать, Гитлер капут.

Несколько солдат засмеялись. Кто-то спросил:

— И куда его теперь?

— А там разберутся, — ответил тот же суровый голос. — Может, к стенке, а может, строить.

В командирской землянке было жарко. На раскрасневшейся железной печке подпрыгивал чайник.

— Товарищ комбат! — крикнул с порога Семичев. — Ваше приказание выполнено, фриц доставлен.

— Встань у двери, — комбат здоровой левой рукой застегнул воротник и обошел вокруг Пихта.

— Попался? Вот теперь я могу тебя стукнуть. Что хочу, то и сделаю. Ферштеен?

Пихт отрицательно замотал головой. Комбат неуклюже достал из кобуры наган и взвел курок.

— К стенке! — закричал он вдруг. — Семичев, ну-ка отойти в сторону.

— Я прошу доставить меня к старшему командиру, — проговорил Пихт.

— Что он говорит? Понял, Семичев?

— Никак нет, товарищ комбат.

— Просит доставить к старшему командиру, — отозвался из темноты нар глуховатый голос.

Пихт повернулся на голос. С нар сползла шинель, и появилось заспанное пожилое лицо. В петлицах гимнастерки краснела шпала капитана, и на рукав была пришита звезда. «Политрук», — догадался Пихт.

— Я для него старший! — куражливо крикнул комбат.

— Ладно, Ларюшин, — остановил его политрук. — Я поговорю с пленным, а то ты сгоряча его пустишь в расход.

На хорошем немецком языке капитан спросил Пихта:

— Какого ранга вам нужен старший?

— Полка или дивизии.

— Они, гады, семью мою под Смоленском… — прошептал комбат и вдруг смолк, всхлипнув носом.

— По какому делу? — спросил капитан, неодобрительно покосившись на Ларюшина.

— Извините, но я вам это сказать не могу. Лишь прошу об одном — на нейтральную полосу приземлился новейший германский истребитель «фокке-вульф-190». Добудьте его любой ценой…

— Ларюшин, позвоните в штаб, — всем туловищем капитан повернулся к Пихту.

— Вы из эскадры асов «Удет»?

— Да.

Комбат крутнул ручку полевого телефона.

— Алло, алло, шестой говорит. Дайте второго… Смирнов, ты? Слушай, пленный немец-летчик просит… Да, важный… Из эскадры «Удет»… Ну, привет.

* * *

Пихт шел бесконечно длинным пустым коридором, и взгляд его цепко останавливался на каких-то пустяковых деталях. Большинство кабинетов было закрыто. На высоких дверях, когда-то выкрашенных под дуб, были привинчены жестяные рамки. Под них вставлялась полоска бумаги с фамилией обладателя кабинета, напечатанной типографской краской. Но так делали до войны. Сейчас же, когда товарищ уезжал на фронт и погибал, уходил с повышением или понижением, на этой же полоске бумаги подписывалась сверху новая фамилия химическим карандашом, и так по столбику имен можно было прочитать всю родословную того или иного кабинета.

Сопровождающий офицер остановился перед угловой дверью, на которой висел обыкновенный тетрадный лист, пришпиленный кнопками. На бумаге косо была выведена единственная фамилия: «Зяблов». Офицер постучал.

— Войдите, — услышал Пихт глуховатый, знакомый голос.

— Товарищ полковник, по вашему приказанию пленный доставлен, — доложил офицер и отступил в сторону.

Зяблов по-стариковски медленно поднялся из-за стола и вышел навстречу. В округлившихся его глазах светились и радость и изумление.

— Мартынов? Павел? — тихо, почти шепотом спросил он.

— Собственной персоной, товарищ полковник, — ответил Пихт-Мартынов по-русски.

Зяблов быстро подошел к нему и крепко обнял.

— Здравствуй.

— Здравствуйте… Здравствуйте, — снова повторил Мартынов, удивившись, как нежно звучит это обыкновенное русское слово: — Кто думал, где мы встретимся…

Он почувствовал, что язык стал каким-то непослушным и твердым. Впервые через два года он заговорил на родном языке и понял, как странно прозвучали его слова. Будто он вообще был немым и только сейчас обрел дар речи. Звук «л» соскальзывал, «г» получалось как горловое, твердое «х».

— Акцент у тебя сильный, — как бы огорчившись, произнес Зяблов.

— Я боялся, что за русского не признают, когда вернусь домой.

Зяблов на столе расстелил газету, достал из шкафчика бутылку водки, колбасу, соленый огурец и полбуханки ржаного хлеба.

— Ты раздевайся, покажись, — сказал он, рассекая огурец на дольки. — И вы, майор, раздевайтесь. Что? Удивлены? Если бы вы знали, какого мне привезли пленного!

Павел сбросил полушубок и, улыбаясь, подошел к столу.

— Тьфу! — притворно сплюнул Зяблов. — Хоть бы эту железку сорвал. — Он ткнул ножом в рыцарский крест, который висел на шее Павла. — Переодеть, не смогли, что ли? — оглянулся на офицера.