Корабль в пустоте - Андрей Венедиктович Воронцов

Venäjä, эстонцы – Venemaa, карелы – Veneä… По-фински русский – venäläinen, по-эстонски – vene.

– Интересно, итальянцы и немцы не задумывались, почему?

– Задумывались! Но финнам и эстонцам проще: у них нет ни Венеции, ни Вены.

– Это точно! – засмеялся ректор. – Кстати, о Венеции. Координатором у нас там будет наш, южноморский человек, бывший доцент моей кафедры Дмитрий Евстигнеевич Колюбакин.

Колюбакин? Нет, сюжеты «Аквариума» не назовешь однообразными! Колюбакин! На память невольно пришла новость, увиденная в бегущей строке по телевизору: «Скандально известный актер Алексей Панин попытался выйти из летящего самолета». На миг я испытал похожее желание. Ничего хорошего с таким координатором ждать не приходится. Теперь венетологи начнут исчезать?

– Почему же Колюбакин? – пробормотал я.

– А вы что же, его знаете? – бросил на меня быстрый взгляд Павел Трофимович.

Я состроил неопределенную гримасу: дескать, может, знаю, а может, нет.

– Борис Сергеевич, оказывается, бывал у нас в Южноморске, – сказала Лилу.

– Ах, да, вы говорили! Жаль, что тогда не повстречались. А с Колюбакиным было так: мы принимали у себя в университете этрускологов из Венеции, а они в ответ пригласили к себе нашу делегацию. Колюбакин познакомился там с местными русскими из туристического бизнеса и решил остаться в Венеции, поработать гидом. А потом, когда он освоил язык, ему еще предложили пойти в тамошний университет лаборантом. Ну, теперь, естественно, его подключили к организационным делам по конгрессу.

– Еще тот организатор, – скривила губы Глазова.

– Не скажите, Оленька, Европа – не Южноморск, там умеют заставить работать.

– Так то Европа, а то Италия.

– И в Италии заставят, особенно в Северной! Это они только на юге все из себя Марчелло Мастрояни строят. Колюбакин лаборантом получает в разы больше, чем у нас доцентом. Так что, небось, дорожит работой.

– И травку не курит? – съязвила Лилу.

– Ну, травку у них там все курят. Простите, вы не выпустите меня пройти к удобствам?

Я поднялся и вышел в проход, за мной – Лилу. Габаритный Павел Трофимович с трудом протиснул живот между сиденьями и спинками передних кресел.

Когда мы с Лилу остались одни, у меня мелькнула мысль: а ведь она знает о скрытой от других стороне жизни в Южноморске! Во всяком случае, знала, когда мы с ней встретились на первом витке «ленты Мебиуса». Не провести ли мне эксперимент, чтобы уточнить это? Я некоторое время смотрел на нее, а потом сказал:

– А ведь я всё знаю.

– Что же вы знаете? – прищурилась она. Решила, очевидно, что я намекаю на ее специфические отношения с ректором.

– Не то, что вы думаете. Я знаю о невидимом болоте посреди города.

В глазах Лилу мелькнуло смятение – именно смятение, а не недоумение. Попал!

– И про то, что никто в Южноморске не помнит никакого Колюбакина, а он утверждает, что всегда жил в городе, – безжалостно продолжал я.

– Ка… кое болото?! Кто вы такой?

– Тот, кто вас знает и видел, хотя вы меня не знаете и не видели. Эта особенность вам ни о чем не говорит?

– Где вы меня видели?

– У ворот кладбища, например. В минимаркете, где выходы на разные улицы. Вы употребляете лиловую помаду и лиловый лак для ногтей. Но главное не это, а то, что я говорю вашими словами, не правда ли?

– Бред какой-то. – Она отвернулась. Руки, между тем, у нее подрагивали.

– Напомнить еще? «В каждом дворе кого-нибудь да засосало».

– Это был сон? – спросила вдруг Лилу, не глядя на меня.

– Если сон, то и сейчас он кому-то снится. Только кому?

– Кто там, в вашем сне, исчез?

– Из тех, кого вы знаете, господин Хачериди. А Павла Трофимовича хватил инсульт.

Она подняла брови:

– Вот как? Он умер?

– Пока я был в Южноморске, нет. Скажите, а существует ли причина, по которой вы могли привезти меня на кладбище и бросить там? Мне всё не дает покоя этот случай.

– Вы увидели там что-то странное? Или… хуже?

– Да. Но наутро это оказалось обманом зрения.

– Это не обман зрения, – покачала головой она, – это город Южноморск. Утром там всё иначе, чем вечером.

– А вы, отправляя человека на кладбище, знаете, что он может увидеть?

– Нет, конечно. Но, если вы хотя бы одной ногой ступили в болото, то что-нибудь да увидите.

– Понятно, – пробормотал я, хотя, на самом деле, было не очень понятно.

Мы замолчали. Каждый думал о своем. Стригунов пропал в туалете.

– Зачем вы только появились? – с досадой вздохнула Ольга. – Всё настроение перед Венецией испортили. Я ведь никогда там не была, воображала, как приеду, увижу всё – каналы, гондолы, дворцы… Забуду про Южноморск с его невидимым болотом. А теперь…

– Сильно-то не обольщайтесь насчет Венеции. Подозреваю, конгресс этот не к добру. В той реальности, откуда я появился, тоже была международная конференция – у вас, в Южноморске. Так все делегаты, кроме меня, бесследно исчезли.

– Да? А при чем здесь Венеция?

– Венеция, может, и не при чем. А вот конгресс, делегаты – это совпадает…

– Вы думаете?..

Сзади послышались тяжелые шаги облегчившегося ректора.

– Договорим в более подходящем месте, – шепнул я.

Мы снова пропустили Стригунова к заветному окошку.

– Сколько будет участников из России? – спросил я у него.

– Десять. В основном, из Москвы и Питера. Только мы с Ольгой Витальевной из Южноморска.

– А всего сколько?

– Пятьдесят.

Я крякнул, не сдержавшись. Павел Трофимович с удивлением посмотрел на меня.

– Много, вы считаете? Так половина ж местных, как водится. Ну, еще словенцев немало, они же в венетологии впереди планеты всей.

– Да не то чтобы много… Несколько лет назад никто еще не знал о венетологии, а сегодня на конгресс съезжаются полсотни делегатов!

– На первой конференции в Любляне и Птуе в две тысячи первом году было около двадцати участников. С тех пор много воды утекло, так что пятьдесят – нормально. Это еще без украинцев, которых не стали звать, потому что они предъявили ультиматум, чтобы не было русских.

Да, нормально – где двадцать, там и пятьдесят, но только снова я в этой роковой полусотне… Я вспомнил невольно «Кузин лабиринт». Был у меня кот Кузя, великий ловец мышей. Он их доставал, казалось, из воздуха, но не ел и не душил. Он любил острые психологические эксперименты. Поймает на даче мышь и запустит ее под смятый половик. Та начинает метаться в этом лабиринте, задыхаясь, а кот лежит и лениво наблюдает. И вот, когда мышка, с отчаянно колотящимся сердцем, выбиралась, наконец, из темноты пыльного лабиринта на свободу и давала деру к ближайшему плинтусу, Кузя останавливал ее одним точным ударом лапы