Пикировщики - Павел Цупко

- Есть попадания! - услышал Усенко голос радиста.

- Жора! Доложи поточнее, что там видишь? - приказал командир экипажа.

- Разбиты и горят два танка!

Не утерпел летчик, мельком взглянул вниз и увидел участок дороги, накрытый взрывами и дымом. И хотя вокруг "семерки" рассыпались огненные веера, хотя рядом с кабиной проносились их сверкающие струи, Усенко не замечал опасности, он был удовлетворен. Ему захотелось сказать доброе слово бомбардиру. Но тот опередил его:

- Посмотри на нашу работу, Костик! Недаром рисковали!

Улыбаясь, летчик смотрел и смотрел на землю, стараясь запечатлеть подробности. Теперь от головы до хвоста по всей колонне горели черные костры: от грозного врага уцелела едва третья часть.

- Здорово помогли рокоссовцам. Эти фашистские вояки уже не придут своим на помощь...

- Командир! Командир! - закричал радист. - Снизу заходят четыре "мессера"! Дистанция - три километра.

- Спокойно! Будем драться!

На секунду оглянулся назад Усенко и там увидел врагов. Они, как и Пе-2, находились в развороте, на фоне желтеющих полей четко проступали их темные продолговатые контуры. Значит, гитлеровцы оставили группу Челышева и вернулись к колонне, увидели в небе одинокий Пе-2 и решили уничтожить его, почуяв легкую добычу. Радость трудной победы сменилась тревогой: "Расстреляют с первого захода. Не уклониться..."

В телефонах раздался спокойный голос адъютанта:

- По науке заходят: с двух сторон парами, чтобы, значит, взять в клещи! Лопатин уже откинул к борту свое сиденье-тарелку и встал на ноги к пулемету. Храбрые арийцы! Вчетвером на одного... Но и мы не лыком шиты! О, боже! озорно улыбнулся Лопатин. - Помоги завалить хотя бы одного стервятника, жив буду, не поскуплюсь, свечку поставлю!.. А то и две!

А враги все ближе. Константин выровнял машину, направил ее на восток, с надеждой посмотрел на землю: далеко ли до линии фронта? Очень далеко. Лететь не менее семи минут. Эх, дотянуть бы...

- Атакуют с двух сторон!

- Совершенно верно! - У Лопатина удивительное самообладание. Говорит радисту: - Эф-три! Твоя левая пара, моя правая. Да не спеши! До них еще две тысячи метров. Подпускай поближе. Бей наверняка, но не увлекайся: береги патроны! Надо продержаться всего семь минут. Это три, четыре атаки!

- Слушайте, Макар Давидович! Запас высоты есть еще. Командуйте.

- Добро! Нас голыми руками не возьмешь! Жизни свои продадим дорого!.. Ну, братцы, не торопясь, поспешим!

"Два километра? Значит, сейчас начнется..." Напряжение нарастает. А расстояние между "петляковым" и "мессершмиттами" стремительно сокращается. Костя волнуется: только бы не упустить момент!

- Маневр влево! - кричит Лопатин и нажимает спусковой крючок. "Шкас" захлебывается от выстрелов.

На крыльях истребителей тоже засверкали огни, и трассирующие цепочки снарядов и пуль от их пушек и пулеметов протянулись к бомбардировщику. Поздно! Усенко успел направить "семерку" вниз. Вражьи трассы пронеслись мимо.

Застучал крупнокалиберный пулемет Збитнева. Вторая пара Ме-109 отвернула, не открыв огня. Атака отбита, выиграны дорогие минуты: пока враги сделают разворот и займут исходную позицию для новой атаки, "петляков" успеет пролететь еще несколько километров. А там...

- Заходят сверху и снизу! - сообщает бомбардир. Он грудью навалился на рукоять "шкаса", впился взглядом в кольца прицела, подвел их и задержал на белом коке ведущего Ме-109, ожидая, когда тот приблизится,

Константину не видны вражеские истребители: они атакуют сзади. Все его внимание поглощено пилотированием, но по репликам и командам ему живо представляется обстановка боя: Лопатин бьет короткими очередями, комментирует поведение немцев, подсказывает Збитневу. Тот стреляет молча, но по звукам стрельбы - редким из крупнокалиберного люкового и частым из бортового "шкаса" - командир знает, что радист бросается то к одному пулемету, то ко второму.

- Ближе! Ближе! - кричит Лопатин, обращаясь к фашистам. - Вот так! Строчит его пулемет. - Маневр влево!

Самолет пока еще слушается пилота, уклоняется. И опять рядом с кабиной проносится вихрь смертельного огня, а вслед за ним в развороте мелькают фюзеляжи "мессеров".

- Осторожно действуют, издалека... Маневр вправо!

Вправо маневрировать труднее - там неработающий мотор, можно не удержаться, упасть...

Басовито застучал люковый пулемет, и вдруг "семерка" резко задрожала: правую плоскость крыла будто прошила гигантская игла - в дюрале появились зазубрины новых дыр. Но вторая атака была отбита. Летчики перевели дух.

А гитлеровцы заходили еще раз. В стороне зажелтели хвосты еще двух "мессершмиттов". И в этот раз они стреляли с большой дистанции; побаивались пулеметов пикировщика. Усенко, как мог, маневрировал самолетом и с растущей надеждой вглядывался в дымы фронта. Они приближались. Но как медленно!

Немцы изменили тактику: теперь они атаковали не парами, а поодиночке. Положение экипажа бомбардировщика ухудшилось: ему чаще приходилось открывать огонь. И чаще Константин всем телом ощущал бешеную дробь вражеских пуль по броне. Пробили фонарь кабины, через его дыры врывался шипящий воздух. От напряжения подступала страшная усталость, но он упрямо приказывал себе: "Держаться! Драться до последнего!"

Почему так долго не слышно радиста? Жив ли? - забеспокоился пилот и включил переговорное устройство:

- Слушай, эф-три! Как там у тебя?

- Патроны кончаются, командир!

- Продержись! До фронта еще десять километров... Справа и слева от самолета снова мелькнули огненные молнии, и "семерка" задрожала от очередных попаданий: на правой плоскости крыла появились большие дыры, а из разбитого мотора вырвались языки пламени. Пламя быстро приближалось к кабине летчиков.

- Командир! Горим!

- Давно горим! Не отвлекайся, Збитнев, бей фашистов!

Константин попытался сбить пламя: он убрал газ и заскользил на крыло - в прошлые разы так удавалось.

- Ну как? Пламя есть? - нетерпеливо спрашивает он.

- Еще сильнее! Охватило всю плоскость. Дальнейшее произошло в считанные секунды. Новая пушечная очередь пронзила фюзеляж между пилотской кабиной и отсеком радиста, где установлен самый крупный бензиновый бак. Огонь вихрем ворвался в кабину летчиков, полыхнул в лицо Лопатину, опалил руки, зажег одежду. Все заволокло едким дымом. Воздух накалился, обжег легкие, сковал дыхание. Одурманивающе запахло горелым. Дышать стало нечем.

- Кругом дым! - кричал, заходясь кашлем, Збитнев. - Оставаться в кабине не могу. Разрешите покинуть самолет?

Покинуть самолет - это наипервейшее требование всех инструкций при пожаре в воздухе. Но Константин слышал и сам не раз видел, как гитлеровские летчики издевались над беспомощными парашютистами: подлетали вплотную и расстреливали их из пушек либо крылом самолета рубили стропы, и человек камнем падал вниз. Допустить такое?!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});