Убить Петра Великого - Евгений Сухов

Губы разошлись в довольной улыбке, будто бы медку отведал.

— Где же ты тогда в следующую ночку пропадал? Заходил я к тебе, не застал!

— Так и пробыл у нее. Два дня порты не надевал.

В следующую ночь Степан Глебов тихим вором опять пробрался в келью государыни, перехитрив карауливших у ворот монастыря стрельцов. Государыня, встав на колени, молилась в углу перед иконой, замаливая сладкий грех. В тот момент, с распущенными волосами, неровной волной спадавшими на плечи, она показалась ему особенно красивой. Через полупрозрачную ткань Степан видел ее слегка располневшее тело. В глазах — испуг. Красивые, слегка пухлые губы разлепились. Вот сейчас отчаянный крик разорвет монастырскую тишь. Но вместо ожидаемого крика прозвучал шепоток:

— Уйди, окаянный!

Полные маленькие руки сложились у самой груди, закрывая оголенный участок кожи. За коротенькими пальцами видны звенья золотой цепи.

По распахнутым глазам Степан угадал: Евдокия хотела, чтобы он остался. Заперев дверь на задвижку, Глебов подошел к царице и, не ощущая сопротивления, поднял ее на руки. Длинные каштановые волосы, растрепавшись, почти касались пола.

Легкое сопротивление и короткая, как выдох, мольба:

— Не надо, Степан…

— Все будет хорошо, государыня, ты только мне доверься, — осторожно положил Глебов царицу на постель.

Степан принялся снимать свой кафтан, когда увидел, как колени государыни сомкнулись. Глянешь на такую преграду и покажется, что не найдется силы, чтобы отомкнуть эти врата. Но в действительности ему удалось сделать это всего лишь ласковым прикосновением.

Сейчас Степан, вспомнив эти сладостные мгновения, не смог сдержать себя. Широкая улыбка разодрала до ушей щеки, выдавая накатившееся счастье.

— Ты чего лыбишься-то? — недобро покосился на него подьячий.

— Просто подумал, что ты государю отпишешь, ежели наша затея не удалась.

— Что-нибудь придумаем. Только мне вот что странно. Государыня собиралась в Вознесенском монастыре трое суток пробыть. Уже пятый день пошел, а она не выезжает. — Понизив голос, Маршавин продолжал: — Два дня к заутрене не выходит, говорят, все перед иконой стоит, как будто бы грех какой замаливает. Так ты не знаешь, какой?

— Не ведаю.

Подошла хозяйка. Неодобрительно зыркнув на гостя, пожаловалась:

— Весь стол залили.

Ожиданий бабы Степан Глебов не оправдал. Отчего-то было совестно, оставаться более не хотелось.

— Поедем-ка в Москву, Назар, в кабак, угощу я тебя, — повеселел Глебов.

Маршавин отказываться не стал и, натянув на голову шапку, вышел из избы.

Хозяин трактира был круглолицый приземистый немец с невероятно располагающей наружностью. С его полноватого лица не сходила добродушная улыбка. В хозяйстве ему помогали две дочери, одетые в иноземное платье. Когда они подходили к столику, чтобы протереть пролитое вино, Маршавин, не стыдясь, заглядывал в разрез платья. И судя по тому, что отображалось на его лице, можно было считать, что увиденное доставляло ему немалое удовольствие. Заказали по стакану вина. Выпили. Пожелали еще.

В сей раз к ним подошла старшая из дочерей, весьма сносно говорившая по-русски. Одарив подьячего улыбкой, она усердно принялась натирать стол мягкой ветошью.

— Хороша, красотуля! — слегка хлопнул он девушку пониже спины.

— Майн гот! — слегка отстранилась девица.

— Ты нам еще вина принеси. Больно оно у вас хорошее, — распорядился Маршавин, бросив в пустой стакан гривенник. — Ты не скучаешь, хозяюшка?

— Скучать не дают.

— А то бы я тебя утешил. А хороша девка! — восторженно протянул Назар Маршавин, проводив ее долгим взглядом. — Вот такую бы помять! — Неожиданно взгляд его сделался трезвым, будто бы и не было трех ковшей проглоченной браги. — А только государыня посдобнее будет.

— Может, и будет. Но мне оного не ведомо, — попытался отшутиться Степан Глебов.

— Кхм… Может быть. Ладно, пойду я, что-то вино в горло не идет. А у меня тут еще одно дельце имеется. — Повернувшись к хозяину, он громко проговорил: — Ганс, дочки у тебя красивые.

Добродушный Ганс расплылся в довольной улыбке:

— Да, да!

— Ты вот что, Ганс, — серьезно заметил подьячий, направляясь к двери. — Подавал бы в следующий раз их вместе с вином… на закуску!

Старый Ганс непонимающе хлопал глазами, пытаясь разобраться в замысловатом русском юморе. Но на всякий случай из уважения к важным гостям закивал головой:

— Да, да!

Хлопнув дверью, Маршавин ушел, и на улице еще некоторое время раздавался его удалой смех.

Отодвинув стакан с вином, окольничий взглянул в окно. Подьячий, смешно переваливаясь, брел по разбитой дождем дороге, аккуратно обходя многочисленные лужи. Вот он остановился, осмотрелся по сторонам и свернул в сторону Преображенского приказа.

Внутри у Глебова неприятно заныло. Нахлобучив шапку, Степан вышел следом.

— А вино? — крикнула вдогонку Гретхен.

— Как-нибудь в следующий раз, — пообещал Степан и затопал к дому.

«Интересно, где сейчас государыня? — от приятных дум сердце у окольничего малость оттаяло. — Эх, лебедушка!»

* * *

Уставив тяжелый взор в стол, Федор Ромодановский терпеливо выслушивал Маршавина. Взгляд у него был тяжелым — таким только гвозди заколачивать. Может, потому смотрел он на собеседника нечасто, понимая, какое для него это может быть испытание.

— Так ты уверен, что он был у государыни? — спросил сурово Ромодановский, посмотрев на подьячего.

Ни подняться, ни повернуться. Будто бы иглой пришили, как букашку никчемную. Маршавин попытался выглядеть независимо, но рот скривило, будто от лихоманки какой.

— Уверен, боярин. Он только поутру вышел, сам видел… А потом еще на следующий день приходил. Его стрельцы видели, когда он через монастырскую ограду перелезал. Хотели скрутить, как вора, так я не разрешил.

— А государыня чего?

— А Евдокия Федоровна дверцу оставила незапертой… Видно, ждала его на второй день. Вот он и заявился. Так чего же государю-то отписать?

— Отпиши как есть, — сурово заметил князь Ромодановский. — Чего же нам лукавить? А ну давай, бери перо, — приказал он.

И когда подьячий сел за стол, разгладив усы, заговорил:

— «Господину бомбардиру Петру Алексеевичу от генералиссимуса Федора Ромодановского. За государством нашим смотрю в оба ока. Выявляю смуту по слову и делу государеву. Неделю назад кнутами был запорот иеромонах, сказавший о том, что государыня бледна и выглядит плохо…» Написал? — сурово спросил князь.

Гусиное перо бойко бегало по бумаге.

— Написал, батюшка, — вскинул голову подьячий.

— «Вчера на дыбе был допрошен купец Масленщиков, говоривший на базаре о том, что нынешний царь Петр будто бы и не царь нам вовсе, а прижит государыней от заезжего аглицкого графа».

От усердия Маршавин надувал щеки, высовывал язык, но буквы выглядели неровными, разбегались по сторонам, как если бы отплясывали гопака.

— Угу! — прогудел подьячий.

— Ты бы водки-то выпил, — расчувствовался Федор Юрьевич, — а то совсем трясучка одолела.

Отложив перо, Маршавин налил из бутыли полный стакан зелья и выпил его в три больших глотка.

Помутневший взгляд сфокусировался, выражение лица приобрело должную значимость.

— Хороша, мерзавка! Так что там далее, князь?

Обмакнув перо в чернильницу, подьячий в ожидании замер. Ромодановский не торопился. Сунув руку за кафтан, почесал живот, икнул сладенько и продолжал все тем же простуженным голосом:

— «Третьего дня запороли бабу… Будто бы она видела, как у государыни во время моленья торчали из затылка рога. Дел хватает… Служим государству и отечеству нашему как можем».

Маршавин писал резво. Буквы теперь получались не в пример ровнее. Одна беда, что с кончика пера срывались крупные капли, и он то и дело слизывал их с бумаги.

— А теперь о главном… «Бомбардир Михайлов, ты наказал нашему величеству присматривать за государыней, что мы и делаем. На прошлой неделе матушка отправилась по святым местам, взяв с собой две дюжины мамок. Сопровождал Евдокию Федоровну полк стрельцов. Первую остановку государыня сделала в Богоявленском монастыре, где пробыла пять дней. На второй день пребывания государыни в монастыре к ней аспидом-искусителем в келью проник окольничий Степка Глебов, большой охотник до венериных утех. Ушел от государыни засветло, когда именно, сказать не можем. В следующую ноченьку Степка Глебов потопал проторенной дорожкой. Вором мерзким скребся к государыне в келью…» Записал?

— Пишу, Федор Юрьевич, — охотно отозвался подьячий.

— «…Бомбардир Степан Глебов глаголит, что греха между ним и государей не случалось. Будто бы она чиста, как Божья матерь. А только рожи при этом гнусные строит и улыбается шире ушей». Было так? — строго спросил князь.