Последний дар любви - Елена Арсеньева

Диплом все-таки был нужен… наконец-то Софья его добилась и отправилась учительствовать в Самарскую, а затем в Симбирскую губернию.

В идеях просвещения крестьян она быстро разочаровалась. Народ оказался редкостно туп и умом неподвижен. Закоснел в покорности своим угнетателям. Не желал читать книги – отчасти потому, что был неграмотен, а грамоту знать, опять же не желал. И слушать лекции никаким калачом его не заманишь.

Народ спал, как Илья Муромец. Ну и сколько можно ждать, пока он проснется? Софья уже устала и поняла: ждать не нужно, народ необходимо встряхнуть. Вот как к спящей к ней матушка подходила да начинала уговаривать: «Сонечка, вставай, деточка, миленькая…», так под это воркование еще и лучше спалось. Так же и с народом ворковать – лишь усыплять его подспудные силы. И вот однажды отец, осердясь, вылил кувшин с холодной водой. Соня вмиг соскочила с постели! И хоть тогда Соня отца еще пуще возненавидела и рыдала от злости на него, шепотом проклиная и вообще не стесняясь в выражениях, сейчас она подумала, что именно такой метод и нужен для борьбы с народной апатией.

Она вернулась в Петербург и свела знакомство с членами кружка «чайковцев». Отношения здесь были совершенно свободные, ненависть к понятию собственности доходила до того, что собственность одного мужчины на женщину считалась просто преступлением. Софье немедленно показали самым простым и наглядным – и самым желанным для ее пылкой натуры! – способом, что это означает. Теперь она вполне смогла дать волю своим потребностям, а главное, осознала, что ей теперь интересно в жизни одно: добиться свержения режима, одним из столпов которого являлся отец, ее семья. И у нее, оказывается, много единомышленников.

И в этом кружке и во всех других кружках и обществах, куда ее заносило («Земля и воля», «Черный передел», «Народная воля»), она пользовалась уважением не только за безотказность и покладистость свою (в смысле самом пошлом), но и – все-таки! – за стоическую строгость к себе, неутомимую энергию и за свой обширный ум, ясный и проницательный, с неженской склонностью к философии. Привлекала также чрезвычайная трезвость ее ума. Перовская была начисто лишена иллюзий, видела все события в их истинном свете и всегда умела окоротить чрезмерно восторженных товарищей, которые мечтали дожить до установления царства всеобщей справедливости. Перовская была твердо убеждена, что жизнь ее будет недолга и трудна, кончит она либо от пули, либо в петле, либо сгорит в чахотке, потому что без прикрас видела трудности, стоящие на пути террористов в столь строго охраняемом обществе, как Российская империя. И все же она намерена была унести за собой как можно больше жизней сатрапов и тиранов всех рангов, желательно дойдя при этом до самой высокой вершины – до царя.

При мысли об этом человеке у нее начинало ломить виски от ненависти, дыхание учащалось. Он воплощал для нее ту самую мужскую вседозволенность власти, которую Софья ненавидела в своем отце. Как Лев Николаевич Перовский, так и Александр Николаевич Романов сначала крутил бурные амуры с многими придворными дамами.

Мужская исступленность казалась Софье отвратительной, постыдной. В своем оголтелом осуждении она упускала из виду, что и сама такая же, унаследовала свою ненасытность от отца. А может, наоборот, прекрасно отдавала себе в этом отчет, но именно поэтому еще больше ненавидела и отца, который олицетворял для нее деспотизм домашний, и императора, в котором воплощен был деспотизм общегосударственный.

К слову сказать, поровну с отцом и царем она ненавидела и тех женщин, которые стали предметом их нечистой страсти. Про себя, про свои собственные увлечения Перовская никогда не думала такими словами, как «страсть» или даже «любовь». Их она презирала как пошлое наследие прежней жизни. У новых людей, к коим она себя причисляла, просто «дружба», это были «товарищеские отношения».

Софья Перовская вполне могла бы стать отцеубийцей, если бы не знала, что это сведет в могилу ее горячо любимую матушку. Ну а для того чтобы сделаться цареубийцей, никаких преград не существовало. В смысле, моральных. Зато материальных было столько, что Перовская порой теряла надежду преодолеть их. И тогда ее вдохновлял, двигал ею лишь фанатизм.

Глава 4

Новая миссия Вавы Шебеко

– Вава, у меня к вам приватный разговор.

Государь император Александр Николаевич порой захаживал во фрейлинские комнаты, а порой даже оставался там надолго. Всем памятен его бурный, хоть и скоропалительный роман с Александрой Долгорукой – по-мужски умной, насмешливой, некрасивой, ехидной, но неотразимо-обаятельной. За этот свой удивительный ум она носила при дворе прозвище Великая Мадемуазель, как Анна Мария Луиза Орлеанская, герцогиня де Монпансье, одна из предводительниц французской Фронды.

Связь с Александрой была недолгой и происходила практически у всех на глазах. Вскоре императорскую любовницу выдали за генерала Альбединского, которого срочно назначили губернатором Варшавы. Чтобы отставная мадемуазель не мозолила глаза и не мечтала о возрождении былых чувств.

Когда государь Александр Николаевич появлялся на фрейлинской половине, у многих девиц начинали дрожать колени. Девицы с горечью размышляли, что в поединке между преданностью императрице и преданностью императору, между чувством долга и желанием любви первое, конечно, уступит второму, уж больно неотразимым мужчиной был государь.

В описываемое время ему было около пятьдесяти, но он выглядел очень хорошо, унаследовав счастливую внешность от отца, который, в свою очередь, походил на брата, а они не зря считались красивейшими государями Европы. И женолюбие Александр тоже унаследовал от них… да и вообще, оно было в крови у всех потомков Петра.

Александр знал, что его статная, высокая, на редкость пропорциональная фигура лучше всего смотрится в мундире, а оттого это была его любимая одежда. К ношению ее он приучался с детства. Форма сидела на нем как влитая, как-то особенно щеголевато, грудь выделялась, талия казалась очень тонкой, плечи широкими.

Разумеется, он не носил постоянно один и тот же мундир. В годовщину какого-нибудь сражения надевал форму полка, особо отличившегося в бою; удостаивая своим посещением бал, приезжал в мундире того полка, в котором некогда служил хозяин или отец хозяйки. И Александру очень нравилось, когда окружающие догадывались, почему он надел тот или иной мундир.

Однако сейчас мадемуазель Шебеко смотрела на него, и в голову не приходило ни единой мысли, почему император нынче выбрал генерал-фельдмаршальский лейб-гвардии Павловский полк. Она не разбиралась в военных тонкостях, а самое главное, была слишком изумлена обращением. Минуло лет пятнадцать с той поры, как ее называли этим забавным уменьшительным именем! Она почти забыла, как оно звучит. И меньше всего ожидала, что к ней так обратится император.