Училка и медведь - Маша Малиновская

- она швыряет нам прямо под ноги небольшую красную книжечку. Паспорт.

И я, кажется, догадываюсь, чей.

27

— Что это значит, мама? — Богдан наклоняется и поднимает мой паспорт, быстрым движением листает его большим пальцем, убедившись, что он действительно мой.

— А ты посмотри, — кивает она с видом а-ля “что ж ты за безопасник-то такой. Стыд-позор профессионалу и тэ дэ”. — Особенно на четырнадцатой странице. Внимательно посмотри.

Я же просто стою, опёршись спиной на дверь и сложив руки на груди. Ну и цирк, блин.

— И что же я должен там увидеть, мама? — с ощутимым сарказмом спрашивает Богдан, и не думая открывать заданную страничку.

— Штамп о браке, конечно же! — победно произносит мать Богдана.

Она вскакивает со стула и становится посреди комнаты, уперев руки в бока.

— Девчонка — мошенница! Она замужем!

— И что? — совершенно спокойно отвечает Медведь, но я вижу, что он очень зол — плечи напряжены, на предплечьях выступили вены. — Я в курсе, мама. И к тому же, я и сам женат.

— Вот именно!

— Всё ещё женат, мама. На шлюхе, если ты не забыла. Формальности. Как и у Карины.

— Ага, формальности! — кривится некогда, наверное, красивое лицо женщины. — А то, что ублюдков своих решила на тебя повесить — тоже формальности?!

Оскорбление обжигает грудь огнём, и я резко выдыхаю. Ушат помоев на голову ощущается почти физически. Я чувствую, как мой пульс учащается, а мышцы напрягаются.

В жизни всякое бывало. И оскорбления тоже. Мать Коли меня тоже особенно не жаловала, считая, что рыжая вертихвостка окрутила её интеллигентного сыночка. Да и вообще. Не бывает так, чтобы тебя любили и обожали все на свете.

Но сейчас оскорбили моих детей. Моих маленьких, ещё нерождённых детей! Которые никому не сделали ничего плохого!

К тому же оскорбили несправедливо!

Скажу откровенно, то чувство, что сейчас вспыхнуло во мне, я могу охарактеризовать не иначе, как лютое желание убивать. Вот даже просто взглядом. Наповал.

И мне стоит просто колоссальных сил обуздать этот дикий древний порыв, толкающий на защиту потомства любую мать. Потому что это мама Богдана. Так или иначе, это дорогой для него человек.

Но я вижу, что и сам Медведь в ярости. Его взгляд наливается такой злостью, что даже его мать всё же спесь свою немного сбивает. Она перетаптывается на месте и поджимает губы.

— Просто уходи, мама, — говорит он через зубы, и я слышу, как его голос дрожит от злости. — Прямо сейчас уходи. И ключи оставь на комоде.

Лицо женщины меняется. Она несколько раз быстро моргает, глядя на сына, будто не понимает, почему он так зол на неё.

— Богдаша… — говорит растеряно.

— Вон, мама. Ты перешла черту. Я больше не хочу тебя видеть.

Я от напряжения даже дыхание задерживаю, отчего неприятно колет под рёбрами. Передо мною разыгрывается настоящая семейная драма, и я являюсь причиной этой драмы. Это осознавать неприятно и даже болезненно, но я отдаю себе отчёт, что ни я, ни мои нерождённые дети ничего плохого не сделали.

Я не рушила семью Богдана. Не соблазняла женатого мужчину, не вставала между ним и законной женой. Я не разлучница.

Да, мы не планировали детей, но так вышло. И мы оба оказались “за”. И то, что его мама этого не принимает — не моя проблема.

Но всё равно горько и больно за Богдана, потому что этот человек мне небезразличен.

Женщины ещё раз растерянно моргает, пытаясь осознать, что её сын её сейчас попросту выгнал. А потом потом вскидывает голову и гневно произносит:

— Надо же, из-за какой-то вертихвостки мать родную за порог выставил. Не ожидала от тебя, Богдаша, не думала, что доживу до такого. Бог тебе судья, ещё приползёшь к матери, когда эта, — она кивает брезгливо на меня, — тебе мозги со своим выводком скрутит.

А потом она гордо выходит за двери, перед этим швырнув на комод у двери ключи от квартиры Богдана.

Как только хлопает защёлка, у меня будто стержень внутри ломается, и я вся ссутуливаюсь, обхватывая плечи руками.

— Мне так жаль, Богдан, — говорю, закрыв лицо ладонями, и чувствую, как к горлу подкатывают слёзы.

— Ты ни в чём не виновата, Белочка, — он обнимает меня и прижимает к себе, гладит ладонью по спине, а я слышу, что сердце в его груди колотится быстро-быстро. — Мама в последние годы будто обезумела. Они с отцом расстались, он больше не мог терпеть её придирки, а потом она узнала, что он снова женился и его жена беременна. Тут у мамы совсем, блин, крыша поехала. А достаётся мне.

— Мои тоже расстались, у отца молодая любовница, — говорю, удивляясь, как же наши жизненные истории с Медведем похожи. — Но и мама нашла себе мужчину. Она живёт с братом и его семьёй, но вроде бы с кем начала встречаться. Однако я их всех совершенно не интересую, — горько усмехаюсь. — Так что кто знает, как оно лучше. Как у тебя, или как у меня.

— Лучше бы посерединке где-то, — ухмыляется Медведь и отстраняется, но не отпускает, а лишь для того, чтобы прижаться губами к моим. — Но это жизнь, Карина, бывает по-всякому. Как-то да справимся, ты главное не волнуйся сильно. А то горошинки будут беспокойными.

Да, по-всякому. Он прав. И никогда не угадаешь, где тебе плечо подставят, а где в спину толкнут. Я была разбита изменой Коли, но сейчас благодарю судьбу, что она послала мне такого человека, как Богдан. В отношениях я бы себе не позволила на другого и посмотреть.

И когда я сказала ему, что тоже его полюбила, то совершенно не соврала. Это чувство не было ослепляющей вспышкой, оно выросло. Плавно, но быстро и напористо. Выросло и заполнило собой всю мою душу.

А потому я не стану ненавидеть его мать. Какой бы она не была сейчас, я вижу, как глубоко она несчастна. Потому и делится с миром тем, чем наполнена сама.

Но она родила и вырастила человека, который теперь мне очень дорог, а значит, было в ней что-то такое, что позволило сделать это. Что-то хорошее, доброе. И я очень надеюсь, что когда-нибудь это “что-то” проявит себя. Надеюсь как минимум потому, что вижу, как непросто далась сегодняшняя сцена моему Медведю.