Чужая луна - Игорь Болгарин

Врангель спустился вниз, на пирс, увидел поручика, непосредственно командующего разгрузкой «Херсона». Это был усатый старослужащий из терских казаков. Из-под его лихо заломленной папахи выбивался седой, но пока еще густой непокорный чуб. Казак стоял на пирсе и, время от времени покрикивая, делал какие-то пометки в потертой тетрадке.

— Скажи-ка служивый, кто это у вас на «Херсоне» только что пел? — спросил Врангель.

— Дисциплину не нарушали, ваше превосходительство! — по-своему понял поручик вопрос Главнокомандующего. — Дал им десять минут на перекур!

— Я не о том. Хорошо пел.

— У нас тут усе такие, ваше превосходительство! Усе поють!

— А вот сейчас кто пел? — спросил Врангель.

Одна из только что загруженных шлюпок, едва не черпая бортами воду, притерлась к пирсу, и четверо солдат ее тут же стали разгружать.

Поручик обратился к одному из солдат, сидевшему на веслах.

— Слышь, Самохин, от их превосходительство интересуются, шо у нас там за соловей завелся?

— Не знаю, — лениво отозвался Самохин. — У нас все горластые!

— Я и говорю, ваше превосходительство, у нас усе поють, — подвел итог расследованию поручик. — Особливо, ежели энто… под настроению.

Томассен был сама любезность. Для поездки Врангеля на место будущего лагеря он выделил трех лошадей и даже предложил себя в качестве провожатого.

Но Витковский сказал, что в этом нет никакой необходимости: дорога до будущего лагеря им уже хорошо знакома, там уже ведутся работы. Поездка туда чисто ознакомительная. Никаких вопросов, касающихся французской стороны, у них нет, и на ближайшие дни не предвидятся.

— Но я все же надеюсь, что генерал Врангель навестит нас. Ну, хотя бы даже для личного знакомства.

— В планы Главнокомандующего я не посвящен, — сказал Витковский. — Но обязательно доложу ему о вашем желании встретиться.

Долина, которая всего лишь несколько дней была необитаемой, унылой и скучной, сейчас несколько видоизменилась и ожила. Насколько хватал глаз, она была теперь усеяна крохотными каменными пирамидками и вбитыми в землю деревянными колышками. Несмотря на мелкий сиротский дождик, вдали маячили солдаты, они продолжали размечать будущий лагерь. Кое-где уже вставали первые палатки, возле них тоже суетились солдаты.

— Ну, вот здесь! — с некоторым удовлетворением в голосе сказал Кутепов и смолк, ожидая ответа Врангеля. Врангель промолчал. Он бродил по пустырю придирчивым взглядом, иногда на чем-то задерживался, и затем вновь продолжал его изучать.

— А вон там что? — указал Врангель на едва заметную в эту предзимнюю пору полоску кустарника, перечеркивающую пустырь.

— Река, ваше превосходительство! — отозвался Витковский. — Воробью по колени, но все же…

Они тронули коней и подъехали к говорливой речушке. Витковский слез с коня, спустился к берегу. На ходу отцепил от пояса небольшую серебряную фляжку, которую всегда носил с собой. Ополоснул ее, набрал воды, поднялся на пригорок.

— Испейте, ваше превосходительство, — он протянул Врангелю фляжку. — Извините, что не в хрустале.

Врангель сделал несколько глотков. Причем пил он воду так, словно дегустировал хорошее вино.

— Знатная водица. Давно такой вкусной не пил.

— Всему нашему корпусу хватит. И пить, и щи варить, и на постирушки или в бане попариться, — сказал Витковский.

— Планы у вас, судари, наполеоновские, — усмехнулся Врангель.

— В следующий раз, ваше превосходительство, обязательно в баньке вас попарим. С веничком. Тут я какой-то кустарник заметил, на нем лист еще прочно держится. Не береза, конечно, но какая баня без веничка?

— Ну-ну, запомню, — Врангель провел взглядом по кустарнику, поросшему вдоль ручья: он еще не совсем сбросил листья и тянулся влево и вправо насколько видел глаз. — А что это за кустарник?

— Розы, ваше превосходительство. А вон туда, правее, — Витковский указал вдаль, — там кладбище, старинное, видать, еще с незапамятных времен, может, еще с Византии. Но много и недавних могил, с войны пятнадцатого. И славянские могилы встречаются. Казацкие или русичей, что на Царьград ходили.

— Печальная долина. А что, ничего лучшего не могли присмотреть?

— Она нас по всему располагает. Город рядом, питьевой воды с избытком, и почти весь корпус в палатках без тесноты разместим, — сказал Кутепов.

— Наши острословы назвали ее «Долиной роз и смерти», — добавил Витковский.

— Розы — это хорошо. Без смертей бы обойтись.

— А они всегда рядом — жизнь со смертью, — Кутепов извлек из кармана несколько сложенных вчетверо листков, развернул: они были расчерчены на квадраты, и каждый квадрат пронумерован. — Это вот план будущего лагеря. В аккурат вот здесь, где мы стоим, будет мосток. Если, конечно, леса достанем. А нет — из чего-то другого исхитримся.

— Вы, ваше превосходительство, когда очередные корабли сюда пойдут, напомните снабженцам, чтоб инструмент сюда направили. Лопат, кирок, мотыг. Топоров десятка два, пил штуки три, — стал загибать пальцы Витковский. — И леса хоть бы чуть-чуть.

— Помилуйте, братцы! Я снабженцем у вас, кажется, не работаю. У меня других дел выше головы, — взмолился Врангель. — В Константинополе пока есть ваши снабженцы, вот пускай и позаботятся об инструменте. Могли запастись им еще в Крыму, — и он снова поднял глаза на Кутепова: — Ну, продолжайте о лагере.

Кутепов ткнул пальцем в свои листочки:

— Каждому полку отводим свою территорию. С этой стороны речки расположатся пехота и артиллеристы. На той стороне, — Врангель указал туда, где на их глазах уже вставали первые палатки, — там расположим кавалерийские подразделения. Кроме бывшего корпуса Барбовича. Ближе к проливу поставим палатки для беженцев.

— Где же будет Барбович? — поинтересовался Врангель.

— Не захотел со всеми. Я, сказал, буду со своими казаками отдельно, на хуторе, жить. Он, если помните, и в Таврии так себя вел, мелким помещиком, — Кутепов указал вдаль, туда, где на горизонте виднелись невысокие горы. — Он вон там место себе облюбовал. Сказал: там затишек, горы от ветров защищают.

— Но лошадей-то нет. Чем его люди будут заниматься? — спросил Врангель.

— Общим порядкам я его заставлю подчиняться. И о дисциплине строго спрошу. Сутками муштрой будут заниматься, чтобы дурные мысли в голову не лезли.

Врангель на это ничего не сказал. Он предвидел грядущие конфликты: Иван Гаврилович был не тот человек, который легко, без скандала, примет главенство Кутепова. Еще совсем недавно, в Таврии и затем в Крыму, они были равноправными генералами и оба признавали над собой только верховенство Врангеля.

Врангель давно и хорошо знал Барбовича, его конный корпус сплошь состоял из таких же, как и он, вольнолюбивых и независимых казаков, и его корпус до какой-то степени напоминал махновское войско. Его конники не очень охотно подчинялись командирам. Его же уважали за то, что, прежде чем отдать приказ, он несколькими словами не без крепкого слова объяснял его смысл и задачу. Степенные и домовитые мужики, которые составляли костяк корпуса, считали такое с ними обращение Барбовича как уважительное, едва не братское, а его приказы воспринимали как просьбы, которые нельзя было не исполнить.

«Может, оно и лучше, что Барбович будет находиться на отшибе. Во всяком случае, дух высокомерия и неподчинения командирам не коснется остальных подразделений корпуса», — подумал Врангель и взял у Кутепова разграфленные листочки, высмотрел на схеме квадрат больше других.

— А здесь что вы намечаете? — спросил он.

— Мечтаю, чтобы в каждом полку, как и прежде у нас, было офицерское собрание. Ну, чтоб офицеры могли собраться, поговорить о насущном, выпить чаю.

— Но, судя по схеме, тут намечается уж очень большая палатка?

— Это будет скорее офицерский клуб, к двум палаткам еще третью пристроим — будет что-то вроде сцены. Собрание ли провести, концерт ли устроить.

— Мысли похвальные, но… — Врангель нахмурился и укоризненно продолжил: — Но у меня складывается такое ощущение, что вы настраиваетесь расположиться здесь на годы. Я же рассчитываю, что едва в Таврии повернет на весну, мы с новыми силами выступим. Или у вас изменились планы?

— Планы у нас, ваше превосходительство, такие же, как и у вас. Но вы сами сказали: «С новыми силами». Откуда же они возьмутся, эти новые силы, если мы всю зиму переколотимся здесь по-собачьи в холоде и голоде? Поэтому и хочу наладить здесь нормальную человеческую жизнь.

— Но захочется ли вам от такой жизни снова возвращаться к войне, крови, смертям? — спросил Врангель. — По себе знаю, не одну войну прошел: каждый раз, как на эшафот. Подталкивает только честь и долг.

— Никто из нас не лишен этих качеств. И вы это знаете.