Ведьма из яблоневого сада - Елена Арсеньева

– Проще говоря, á la nuit tous les chats sont grises, ночью все кошки серы, – снова хихикнул Себастьян.

Кровь так и бросилась мне в лицо, туман застлал глаза. Какой намек… какой скользкий намек! Неужели он узнал меня?

Прошло не меньше минуты, прежде чем я смогла овладеть собой и начать рассуждать. Да нет, не может быть. Просто случайность. Строка и в самом деле фривольна и двусмысленна, Себастьян жеманится и смущается лишь оттого, что он как бы священнослужитель (вот именно – как бы!), а тут этакие светские штучки…

Я разозлилась. Разозлилась на него из-за дурацкой забавы, от которой я чувствовала себя так, словно с меня кожу содрали, на себя разозлилась – за трусость, ну и на Овидия, конечно. Нет, ну в самом деле, чего писать такие двусмысленные стихи?! Я захлопнула было книжку, но она каким-то образом снова распахнулась, и мой палец уткнулся в строку: «Смертного рок у тебя, а желанье твое не для смертных».

– Ого! – послышался голос Себастьяна, и я, оглянувшись, увидела, что он смотрит в книгу через мое плечо. Причем вид у него унылый. – Очень любопытно…

– Ничего любопытного тут нет, – буркнула я, закрывая книгу и отдавая ему. – Я вообще не понимаю, что это значит.

– Ну, это значит, что я замыслил…

– Ты? – переспросила я удивленно.

– Ну да, я. Понимаешь, в ту минуту, как ты открыла книгу, я загадал одно желание, которое волнует меня больше всего на свете. Ради него я многое готов на карту поставить, даже смирил свою гордыню… – Он запнулся, потом продолжил: – И книга дала ответ: я хочу слишком многого, мне никогда не добиться желаемого. Я слишком слаб, чтобы добиться того, чего хочу…

Сердце мое так и заколотилось. Он обо мне думает, догадалась я, меня хочет. Ради меня он смирил свою гордыню – пришел помириться с отцом.

Вернее, не ради меня, а ради Мари. Он так мечтал выкупить ее у мадам Ивонн, что решился просить денег у отца…

Ай да Овидий! Ай да книга! Правильный она дала Себастьяну ответ! Я знала, что античные боги вовсю предавались греху кровосмешения. Например, Гера была сестрой и женой Зевса. Но Себастьян – всего лишь смертный, который должен научиться смирять свои нечистые желания.

Погоди, Николь, сказала я сама себе. Но ведь в том-то и дело, что он не знает, что Мари – его сестра и что он совершил грех кровосмешения. Именно поэтому неправильно трактует строку…

Я так задумалась, что на минуточку забылась. Всего на минуточку, но она оказалась роковой…

Вуаль начала скользить с моей головы. Я выпустила из рук томик, пытаясь удержать ее, но тотчас испугалась, что книга упадет на пол, попыталась поймать и ее, Себастьян протянул руку, чтобы помочь, задел мою вуаль… И в то мгновение она упала-таки! И мы с Себастьяном оказались стоящими лицом к лицу.

Наше время. Конец августа,

Мулян, Бургундия

Она вдруг словно почувствовала чей-то взгляд и на бегу оглянулась. Оглянулась – и замерла.

Направо уходила просека, и на ней, совсем неподалеку замерли косуля с косуленком. Солнце было словно отрезано от просеки – там царили тень и сырость. На несколько мгновений взгляды Алёны и косули скрестились. Животное стояло спокойно, Алёна ощущала странную, почти умиленную покорность перед той стеной, которая, чудилось, разделяла их: перед незримой, неодолимой, прозрачной стеной!

Несколько мгновений? Нет, казалось, это длилось вечность! Алёна безотчетно сделала несколько шагов по просеке. Животные стояли спокойно. Еще несколько шагов… Они не убегали, словно поджидали ее. У нее сердце от восторга зашлось – а вдруг она сможет их погладить?

Ей чудилось, она не идет, а скользит над землей. Ни травинка не прошелестела под ногой, ни камушек не скрипнул, ни сучок не треснул…

И вдруг что-то произошло. Словно услышав чей-то зов, косуля повернула голову – и прянула в чащу, а косуленок – за ней.

Алёна разочарованно вздохнула, почти всхлипнула – и в ту же минуту до ее слуха донесся стрекот мотоцикла. Впрочем, нет, она сразу поняла, что ошиблась – вовсе не мотоцикла, а мопеда. Алёна даже глазам своим не поверила, когда увидела, как он сворачивает с дороги на просеку. Мопед, вот древность-то! И дух – чадный, бензиновый – от него исходил какой-то ужасно древний. Словно старое кино смотришь, причем именно советское, потому что в ни в едином французском фильме Алёна мопедов не видела. То ли не снимались они в кино, то ли просто не довелось ей такого фильма посмотреть. Не посчастливилось, так сказать. Да и человек, на мопеде восседавший (мопедист? мопедёр, с позволения сказать?), выглядел ужасно ретроспективно. Большая красная каска, тяжелые очки… Вот про очки Алёна точно знала, что они назывались мотоциклетными, такие в фильмах про Великую Отечественную войну носили фашистские мотоциклисты. И еще куртка потертая кожаная, перчатки с крагами, а на ногах…

Наша героиня не успела рассмотреть, что было на ногах: мопедист (мопедер?) повернул свое чудо техники вон из просеки так же внезапно, как свернул туда. Мимо по дороге промчался желтый пикапчик с черной полосой – машина почтальонши Клер, немолодой энергичной дамы, которая развозила почту из Нуайера по всем окрестным деревням. Вслед за пикапчиком проехал длинный черный автомобиль, а пока Алёна на него смотрела, мопедист (ну уж ладно, станем называть его так, более традиционно) исчез с глаз вместе со своим стрекочущим средством передвижения.

«Вот принесла его нелегкая!» – сердито подумала Алёна и снова оглянулась туда, где несколько мгновений назад стояла прелестная тонконогая косуля с таким трогательным ребеночком, а сейчас не осталось никого. Вновь вздохнула сожалеючи и выбралась на дорогу.

Ни машин, ни мопеда не было и помину. Только рокот скоростных поездов доносился до слуха: за лесом пролегала железная дорога.

Алёна пробежала еще немного под уклон и увидела серую стремительную змею, которая мелькнула в прогале между деревьями, издавая свистящий, зловещий звук, – и немедленно исчезла. Впрочем, сравнение хромало, как всякое сравнение: сверхскоростной поезд не так уж напоминал пресмыкающееся. А возникло оно потому, что не далее как два дня назад, пока девчонки кормили козы́, Алена полезла на небольшой откос, чтобы нарвать клевера, и чуть ли не из-под самых ног ее внезапно скользнул уж, шелковисто прошуршал в траве, блеснул на солнце тугим, упругим, узорчато-малахитовым телом, шипнул воинственно – и исчез в камнях. На счастье, Алёна успела разглядеть желтые пятна на голове и не заорала истерически, чем, конечно, насмерть перепугала бы Лизочку с Танечкой, а только передернулась брезгливо. Это была вторая змея, виденная Алёной в природе, а не в каком-нибудь там террариуме или серпентарии. Первая была встречена на одной из мулянских дорог то ли по пути во Френ, то ли в Анси, то ли в тот же Самбур – Алёна хорошенько не помнила – два года назад. Но тогда ей встретилась настоящая серая гадюка. Она лежала, вытянувшись во всю длину, и перегораживала дорогу, неподвижная, как веревка. Алёна сначала и приняла ее за веревку, зато потом, когда поняла, что́ перед ней, так подпрыгнула в высоту и длину, что ее прыжок вполне мог быть занесен в Книгу рекордов Гиннесса… если бы, конечно, сыскалось, кому зафиксировать его и занести в ту самую книгу. А змея все лежала поперек дороги – она была мертвая. Тем и объяснялся тускловатый цвет ее длинного тела. Скоростной поезд, сейчас промчавшийся мимо и на мгновение оглушивший Алёну, был точно такого цвета, но совсем даже не неподвижный.

Человек, который хотел убить ее, тоже проводил поезд глазами. Под его шум вполне можно было подобраться к жертве вплотную – но на это требовались одна или даже две минуты, а стремительность поезда не позволяла надеяться даже на полминуты! Теперь было уже поздно: впереди показался Самбур, оттуда шли цепочкой трактора, и рисковать сейчас, мелькать на дороге, тем паче – покушаться на женщину было бы просто глупо.

На окраине Самбура стояли рядом ферма и усадьба. Ферму охранял не слишком породистый, а вернее, вовсе беспородный, неряшливый, но очень бдительный пес, который немедленно облаял Алёну. Он истово кидался на проволочную ограду, защищая и до истерики пугая многочисленных кур. Усадьбу же оберегал сторож гораздо более благородных кровей. Алёна не знала названия породы пса, но вид его почему-то вызывал в памяти Атоса. Алёна сначала призадумалась, а потом поняла почему: такие собаки изображали мушкетеров в бесподобном мультике «Пес в сапогах». Собачий Атос очень ценил свое высокое происхождение, а потому только лишь для приличия тявкнул вслед Алёне. Так был отмечен ее вход в Самбур.

Собственно, городок (деревня? поселок?) мало чем отличался от прочих в прелестной, чистенькой провинциальной Франции, но здесь имелся красивый пруд, в котором жили какие-то невероятные утки. Изумрудно-зеленые, с красными хвостами, они неустанно шныряли от берега к берегу. Иногда их сопровождали выводки сказочно-красивых утят: ярко-желтых с изумрудно-зелеными хвостами. Ну, предположить, что желтизна постепенно могла превратиться в зелень, Алёна еще могла. Но как зеленые хвостики впоследствии сделаются алыми… Кроме неземной красоты, утки обладали еще и странными, не слишком красивыми, но, бесспорно, загадочными голосами, скорее искусственными, чем естественными, и Алёне нравилось думать, что утки занесены на Землю каким-нибудь инопланетным кораблем. Впрочем, по ее горячему убеждению, теория Дарвина была устарелой чушью: она не только фанатично придерживалась теории панспермии, но и была убеждена, что своим происхождением человечество и вообще вся жизнь на Земле обязаны палеовизиту каких-нибудь космических скитальцев, так что диковинные утки были всего лишь частным подтверждением ее общих выводов.