Пилот «штуки» - Рудель Ганс-Ульрих

Я слышу, как вдалеке лает собака и иду на звук. Вероятно, я совсем близко к деревне. Немного погодя я натыкаюсь на одинокую ферму и с трудом успокаиваю лающего пса. Мне совсем не нравится этот лай, я боюсь, что он привлечет внимание какого-нибудь пикета в соседней деревне. Я стучу в дверь, но никто не открывает, скорее всего, там никого нет. То же самое повторилось и на второй ферме. Я иду к третьей. Когда и на этот раз никто не отвечает, я теряю терпение и открываю окно, чтобы залезть внутрь. В этот момент дверь открывает страху с дымящей масляной лампой. Я уже наполовину влез в окно, но сейчас я вылезаю вновь и ставлю ногу в дверь. Старуха пытается отпихнуть меня. Я решительно прохожу мимо нее. Повернувшись кругом, я указываю в направлении деревни и спрашиваю? «Большевисти?» Она кивает утвердительно. Из этого, я делаю вывод, что иван занял деревню. Тусклый свет лампы слабо освещает комнату: стол, скамейку, древний буфет. В углу на довольно кривоногой кровати храпит седобородый старик. Ему должно быть за семьдесят. В молчании я пересекаю комнату и ложусь рядом с ним на деревянную кушетку. Что я могу сказать? Я не знаю русского. Женщина сейчас поймет, что я не собираюсь причинить им никакого вреда. Я бос, лохмотья моей рубашки липкие от свернувшейся крови, я скорее похож на преследуемую дичь, чем на ночного грабителя. Я лежу. Над нашими головами тускло мерцает лампа. Мне не приходит в голову попросить их перевязать мое плечо или порезанные ноги. Я хочу только отдыха.

Меня вновь мучает голод и жажда. Я сажусь на кровати и складываю ладони в умоляющем жесте, в то же самое время показываю жестами что я хочу пить и есть. Поколебавшись немного, она приносит мне кувшин воды и кусок заплесневевшего кукурузного хлеба. Никогда еще в своей жизни я не ел ничего вкуснее. С каждым глотком и куском хлеба я чувствую прилив сил, как будто ко мне вернулась воля к жизни и действию. Поначалу я ем с жадностью, но поев немного, я начинаю размышлять о своей ситуации и вырабатываю план действий на несколько следующих часов. Я попил и поел. Я отдохну до часа ночи. Сейчас полдесятого вечера. Нужно отдыхать. Поэтому я снова ложусь на деревянные доски вместе со стариками, наполовину сплю, наполовину бодрствую. Я просыпаюсь каждые пятнадцать минут как по часам и проверяю время. Что бы ни случилось, я не могу тратить спасительную темноту на сон, я должен пройти как можно дальше на юг. 9:45, 10 часов, 10:15 и так далее, 12:45, 01:00. Пора собираться! Я прокрадываюсь наружу. Старуха закрывает за мной дверь. Я оступаюсь и падаю со ступеней. Это спросонья или темная ночь виновата, а может быть, ступени скользкие?

Идет дождь. Ничего не видно на расстоянии вытянутой руки. Звезды исчезли. В какую сторону мне идти? Затем я вспоминаю, что когда я шел накануне вечером, ветер дул мне в спину. Если я хочу пробираться на юг, мне нужно двигаться по ветру. Или он переменился? Я все еще нахожусь среди зданий на ферме, здесь я защищен от ветра. Ветер дует то в одну сторону, то в другую, я боюсь, что буду двигаться по кругу. Чернильная темнота, препятствия, я наталкиваюсь на что-то и ушибаю голень. Собаки лают хором, дома все еще где-то поблизости, это деревня. Я могу только молиться, чтобы в следующую минуту не столкнуться с русским часовым. Наконец я оказываюсь на открытом месте и с уверенностью подставляю спину ветру. Я также избавился от дворняг. Я бреду так же, как и раньше, вверх по холму, вниз по склону, верх, вниз, кукурузные поля, камни, перелески, в которых труднее всего держать направление, потому что среди деревьев ветер почти стихает. На горизонте я вижу беспрестанные вспышки орудий и слышу их мерные раскаты. Они помогают мне сохранять курс. Вскоре после 3 часов утра я слева от меня брезжит неясный свет — близок рассвет. Хорошая проверка, сейчас я уверен, что ветер не изменил направления и я двигаюсь в верном направлении.

Я прошел уже десять километров. Я думаю, что вчера я покрыл километров 15-18, так что теперь я нахожусь в 25 километрах от Днестра.

Передо мной вздымается холм высотой примерно в двести метров. Я карабкаюсь на него. Возможно, с вершины я увижу что-нибудь и смогу определить несколько ориентиров. Уже светло, но я не могу обнаружить никаких особых мест, слева и справа в нескольких километрах от меня я вижу три крошечных деревушки. Но я обнаруживаю, что мой холм на самом деле является началом хребта, который тянется с севера на юг, так что я мог сохранять направление движения. Склоны хребта гладкие и голые, так что легко было бы увидеть, если кто-то идет навстречу. Отсюда легко заметить любое движение, преследователям пришлось бы карабкаться в вверх, а это поставило бы их в неблагоприятное положение. Кто в данный момент подозревает о моем присутствии? На душе радостно, потому что хотя уже наступил день, я уверен, что смогу пройти на юг еще несколько километров. Я хотел бы пройти сегодня как можно большее расстояние без задержки.

Я оцениваю длину хребта примерно в десять километров, это очень много. Но на самом ли деле так много? Кроме всего прочего, ободряю я себя, ты пробегал на десять километров — как часто? — за 40 минут. То, что ты смог сделать тогда за сорок минут, ты сейчас сможешь сделать за час — и приз — твоя свобода. Так что представь, что ты бежишь марафон!

Я должно быть был бы подходящей моделью для сумасшедшего художника когда я совершал этот марафонский бег вдоль вершины хребта — ковыляя, в лохмотьях, босиком, на кровоточащих ногах — прижимая руку к груди, чтобы не так сильно болело раненое плечо.

Ты должен это сделать... думай о беге... и беги... и продолжай бежать.

Время от времени я переходил на рысь и потом, еще через сотню метров, на шаг. Затем я начинаю бег снова... я смогу добежать за час...

Но сейчас, к несчастью, я должен спуститься с защищавших меня высот, дорога ведет меня вниз. Передо мной простирается широкая равнина, небольшая лощина идет в том же самом направлении, что и хребет. Это опасно, потому что здесь меня легче застигнуть врасплох. Кроме того, время уже подходит к семи часам утра и неприятные встречи более вероятны.

Вновь мои «батарейки» истощены. Я должен попить... поесть... отдохнуть. Я все еще не видел ни одного человека. Принять меры предосторожности? Но что я могу сделать? Я невооружен: я голоден и мучаюсь от жажды. Благоразумие, конечно, добродетель, но жажда и голод сильнее. Нужда делает меня беспечным. Слева впереди на горизонте из утренней дымки виднеются две фермы. Я должен пробраться внутрь...

На мгновение я останавливаюсь у двери сарая и заглядываю за угол. Внутри пусто, ничего нет, никакой упряжи, никаких сельскохозяйственных орудий, ни живого существа — но нет! — из одного угла в другой пробегает крыса. На току гниет большая куча кукурузы. Я с жадностью обыскиваю ее. Если бы я только мог найти пару початков... или хотя бы несколько зерен... но я ничего не нахожу... Я ищу вновь и вновь... ничего нет!

Неожиданно я слышу как сзади что-то хрустит. Несколько фигур тихо пробираются мимо входа в другой сарай: кто это, русские или беженцы, такие же голодные как и я, и надеющиеся добраться до своих? Или это грабители, рыскающие в поисках добычи? Я обыскиваю другую ферму. Я тщательно осматриваю все кучи — ничего. Разочарованный, я решаю, что если нет еды, то я, по крайней мере, могу использовать эти кучи для отдыха. Я делаю себе укрытие в куче кукурузных листьев и только готовлюсь улечься, как слышу новый шум, по дороге громыхает телега, на ней сидит человек в высокой меховой шапке, позади него — девушка. Если есть девушка — значит, опасности нет, поэтому я подхожу к ним. Судя по черной меховой шапке — это румынский крестьянин.

Я спрашиваю девушку: «У вас есть какая-нибудь еда»?

«Если вы будете это есть...». Она достает из мешка несколько черствых лепешек. Крестьянин останавливает лошадь. Только потом до меня доходит, что я задал вопрос на немецком и получил ответ также по-немецки.

«Откуда вы знаете немецкий»?

Девушка говорит мне, что она пробиралась вместе с немецкими солдатами от Днепропетровска и выучила язык. Сейчас она хочет остаться с румынским крестьянином, который сидит рядом с ней. Они бегут от русских.

«Но вы же идете прямо в их направлении». Я вижу по их лицам, что они не верят мне.

«Русские уже в том городе»?

«Нет. Это Флорешти».

Этот неожиданный ответ ободряет. Город должен находится на железной дороге Балта-Флорешти, которую я знаю.

«Не могли бы вы сказать, есть ли какие-нибудь немецкие солдаты поблизости»?

«Нет, немцы ушли, но здесь могут быть румынские солдаты».

«Спасибо вам и Бог в помощь».

Я машу рукой вслед тронувшейся с места повозке. Меня наверняка будут спрашивать позднее, почему я не «реквизировал» фургон... эта идея никогда не приходила мне на ум... Разве эти двое не такие же беженцы, как и я? И разве я не должен благодарить Бога за то, что до сих пор мне удавалось избежать опасности?