Ты у меня один... - Инга Берристер

— Да… — еле слышно произнесла Шарон. Почему ей хотелось плакать? Ведь она знала, что их связь носит исключительно сексуальный характер, как мало любви и нежности в их отношениях… Отчего же она только что чуть не попросила его остановиться где-нибудь и обнять ее, укрыть, защитить? Дать ей почувствовать, что она любима?

Она напряглась, ожидая, что ее вынужденное признание еще больше взбесит Роберта. Однако он оставался спокойным — настолько спокойным, что Шарон захотелось посмотреть на него — впервые с того момента, как он в ярости подскочил к ней у ресторана.

Роберт не обращал на нее никакого внимания. Казалось, его взгляд был прикован к пустой дороге.

— Я… Я не смогу без своего ребенка, — с неожиданной твердостью закончила Шарон. Лишь услышав собственный, внезапно изменившийся голос будто со стороны, она поняла, как сильно уже любит этого ребенка, как стремится сохранить его, не причинить ему зла.

Теперь Роберт обернулся к ней. От этого пристального взгляда ее слегка передернуло. Он резко сказал:

— Если бы я хоть на секунду подумал, что ты способна… Это в такой же степени мой ребенок, как и твой, Шарон, и если бы я считал, что ты сделаешь что-то, что может повредить ему…

Шарон трясло, когда она его слушала. Она нисколько не сомневалась в том, что Роберт потребует от них обоих «поступать правильно», — такой он был человек. Но интонация, с которой он взволнованно говорил ей, что ребенок — плод их страсти — так же дорог и ему, внезапно приоткрыла в его душе нечто, о чем она никогда не подозревала.

О, конечно же, Шарон знала, как внимателен он к членам своей семьи, но ей совершенно не приходило в голову, что эти чувства могут распространяться и на ребенка, который был зачат или по прихоти слепого случая, или по воле рока.

— Нам надо будет поговорить с твоими родителями, — услышала Шарон, — а после — с моей матерью.

— Мы?.. Нам?.. Им придется все рассказать… — с убитым видом прошептала она.

— Да, — тихо ответил Роберт. — Или, по меньшей мере, почти все. Предупреждаю тебя, моя непредсказуемая невеста, не только ради твоего благополучия, но и ради нашего ребенка, что есть кое-что, о чем никому рассказывать не рекомендуется.

Сердце у нее тяжело забилось.

— Что… Что ты имеешь в виду? — Губы Шарон пересохли от дурного предчувствия.

— Они никогда не должны… Ни у кого никогда не должно возникнуть причины усомниться в том, что наш малыш… Что за нашими отношениями может скрываться что-то иное, кроме любви.

— Любви? — Шарон дико уставилась на него. — Но в это никто не поверит. Они все знают о моих чувствах к Фрэнку.

— Они все знают, что ты по-детски втюрилась в моего брата, — холодно поправил ее Роберт.

— Я не могу изображать, что влюблена в тебя. Никто мне никогда не поверит.

— Не поверит? Тогда тебе придется придумать что-нибудь, вести себя так, чтобы поверили. Если, конечно, ты и в самом деле не хочешь, чтобы наша история всплыла без прикрас… в своем натуральном виде.

— Нет! — встрепенулась Шарон как ужаленная, густо покраснев.

— Нет? — ехидно откликнулся он. — Боюсь, дорогая, тебе предстоит раз и навсегда в жизни сделать выбор. Или ты изображаешь, что любишь меня, или рискуешь тем, что каждый, кому только ни лень, может поинтересоваться, почему это, если мы не любим друг друга, у нас появился ребенок. Наверное, есть смысл остановиться на меньшем из двух зол.

— Фрэнк никогда не поверит, что я полюбила тебя, — лихорадочно попыталась парировать Шарон.

— Он слишком занят своей женой и собственной жизнью, чтобы копаться в твоей. Посмотри правде в глаза, девочка. Что бы ни происходило в твоей жизни, Фрэнка это мало интересует, разве что как кузена, и если что-нибудь…

— Он только рад будет, если я со своей любовью оставлю его в покое. Знаю… Ты мне уже это говорил.

— Сегодня вечером твои родители дома?

— Да… Я думаю, да, — ответила Шарон, пытаясь разобраться со своими путающимися мыслями. С одной стороны, ей хотелось обратить время вспять, чтобы все было как прежде, но если бы это было возможно… Значит… Она непроизвольно положила руку на живот. Ее вновь поразило, как сильно и как быстро привыкла она к мысли о ребенке.

— Хорошо. Нам нужно поговорить с ними как можно скорее. Я думаю, поскольку всем известно, что в семье только что была пышная свадьба, нам простят нашу спешку.

— Но обязательно подумают, особенно когда ребенок…

— Пусть думают, — равнодушно пожал плечами Роберт, поглядев на часы. — Я приду около восьми, — предупредил он Шарон, остановив машину возле дома ее родителей.

Шарон отворила дверцу и, понурив голову, вышла. Она чувствовала усталость и опустошение. Когда же кончится этот кошмар? Все было не так, как она себе представляла… Свою жизнь, свой брак. Никогда, даже в самом страшном сне, не виделось ей, что все будет покрыто такой беспросветной мутью… Без любви.

Роберт стоял рядом с ней на тротуаре и, что было на него совсем не похоже, восхищенно любовался звездным небом. Вместо того чтобы по возможности спокойно проститься с ним и уйти, как собиралась секунду назад, Шарон внезапно сорвалась:

— Мы не можем пожениться, Роберт. Мы не любим друг друга. Между нами нет ничего общего, ничего, что связывало бы нас, ничего, что сделало бы наш брак настоящим.

В этой выплеснувшейся отповеди были все потаенные, терзающие ее сомнения. Но Роберт и глазом не повел на хлесткую, взрывоопасную тираду. Перед домом ее родителей, на виду у прохожих, он крепко обнял ее, сжав за плечи и пару раз довольно сильно встряхнул, словно приводя в чувство.

— Нет! Хватит с нас этого, Шарон.

А потом исцеловал ее. Тубы его были твердыми и теплыми. Поцелуй обжег ее недвижные губы, вернул их к вулканической, наполненной болью жизни. Смерч чувств взвился в ней в ответ на его прикосновение.

Их окружение, возможные сплетни, страх — все сделалось незначительным. Шарон приникла к нему, всем телом отвечая на его поцелуй.

Когда наконец он отпустил ее, она несколько секунд не могла понять, где они и зачем они здесь. С пылающим лицом она отвернулась от него. В глазах Шарон сверкали слезы. Почему все ее тело так отзывалось на его прикосновения? — Шарон, — услышала она, уже собираясь уйти. Ее остановил звук его голоса. Непроизвольно она повернулась к нему.

— У нас есть еще и он, — напомнил Роберт. Его рука покоилась у нее на плече, а другой он прикоснулся к ее животу.

Сквозь одежду она чувствовала тепло — такое мужское и странно притягательное. И хотя Шарон знала, что это невозможно, она готова была поклясться, что новая жизнь в ней как-то отозвалась на его прикосновение.