Блокада. Книга 2. Тень Зигфрида - Бенедиктов Кирилл Станиславович

— В самоволку хочу сходить, Василий. Только ты меня не сдавай, ладно?

Теркин с интересом посмотрел на товарища.

— Ладно, коль просишь. И далеко собрался?

— В Москву.

Идея эта возникла у Гумилева, когда они в очередной переплывали реку. Водонепроницаемый мешок позволял осуществить ее просто и элегантно.

— Москва далековато, — покачал головой Теркин. — Как думаешь обернуться?

— В воскресенье вечером уйду в понедельник утром — назад. Тут главное, чтобы Сашка не начал волну гнать.

— Думаешь, станет?

— Кто его знает, — пожал плечами Лев. — НКВД все-таки. Но лучше ему все узнать после того, как я вернусь.

Но все получилось даже проще, чем он рассчитывал. Вечером в субботу Жером отозвал в сторону Шибанова и о чем-то с ним поговорил. К товарищам Александр вернулся довольный, сияя, как новенький пятак.

— Чего такой радостный? — спросил Теркин. Он тренировался, кидая в стенку ножик — не десантный, а простой кухонный, со стертой деревянной ручкой. — Медаль, что ли, дадут?

— Шибанов отобрал у него нож и метнул в дверь с такой силой, что он вошел едва ли не по рукоятку.

— Догонят и еще дадут! Уезжаю я от вас, братцы-кролики. Так-то вот. Надоели вы мне до чертиков.

— Что значит — уезжаю? — не понял Гумилев. — Куда?

— Для начала — в Москву, — Шибанов от наслаждения даже глаза закатил. — А там — куда пошлют.

— За новыми бойцами? — догадался Теркин. — Еще кого-то хитровывернутого нашли, не иначе…

— Этого мне не сообщили, — капитан рухнул на свою койку и с хрустом потянулся. — А только сидеть здесь мне уже осточертело. Я казак, человек вольный, мне в четырех стенах — могила! А так завтра уже в Москве буду.

Мечтательная улыбка вдруг сползла с его лица — как будто с руки стянули перчатку.

— Вы тут мне смотрите, к Катьке не подкатывайте. Если что — ноги повыдергиваю.

Теркин хмыкнул. Лев хотел ответить колкостью, но промолчал — слишком велика была свалившаяся на него удача, ее страшно было спугнуть.

Вместе с Шибановым уехал и Жером, пообещав, что вернется к обеду понедельника. После этого задача, стоявшая перед Гумилевым, упростилась до предела. Он сложил в водонепроницаемый мешок свою гражданскую одежду (ту, что Шибанов когда-то привез ему в Норильсклаг), сандалии и кепку. Теркин проводивший его до реки, забрал военную форму, и ткнул пальцем в том направлении, где в ограде была прорезана щель.

— Ну, ни пуха тебе, Николаич, — сказал он, сильно ударяя Льва по плечу. — Привези там что-нибудь из столицы.

Гумилев бесшумно — сказывались уроки Жерома — пересек реку и переоделся в гражданское. Найти указанную Теркиным дыру оказалось несложно — сложнее было протиснуться в нее не порвав одежду. Наконец, Лев оказался на вспаханном поле за оградой.

— Получилось, черт возьми! — воскликнул он и поднял голову к небу.

— В небе плыли легкие, как пух, облачка. Лев чувствовал себя таким же облачком, невесомым и свободным.

— До деревни он добрался за пятнадцать минут, и у бабки снабжавшей Теркина самогоном, выяснил, как отсюда люди добираются до Москвы. Дальше все пошло как по маслу: он подсел на телегу к словоохотливому дедку, лошадка которого везла хрестоматийный хворосту воз, и довольно скоро оказался на московской трассе.

Вскоре рядом с ним затормозила старенькая полуторка. Водитель, чумазый веселый парень, высунулся из окна.

— Что, земеля, в Москву?

Гумилев кивнул.

— Залезай!

В кабине жутко воняло дешевой махоркой. Лев полез в карман и вытащил пачку "Дели".

— Ух ты! — воскликнул водитель. — Уважаю марку! Откуда такая роскошь?

— Да выдают нам. Хочешь — бери, у меня еще есть.

— Водитель сгреб несколько папирос, одну засунул за ухо, вторую — в рот, остальные ссыпал в карман.

— Богато живешь, земеля! Сам откуда?

— Из Ленинграда. Здесь на учебе.

Лев предполагал, что расспросы могут продолжиться, и приготовил правдоподобную версию, исключавшую вариант с самоволкой, но водителя его история, как видно, не очень интересовала.

— А я костромской, — сказал водитель. — В армию не взяли, у меня, видишь, рука одна сухая, а шоферить — пожалуйста.

— Как же ты одной рукой-то? — изумился Гумилев.

— Да чего там делать! Я вообще без рук могу. Передачи вон зубами переключаю, хошь, покажу?

И парень заливисто расхохотался.

Под шутки и прибаутки веселого водителя до Москвы доехали быстро. Впрочем, Гумилев помнил, что когда его вез на базу похожий на похоронного агента полковник, дорога от дачи Берии заняла не больше полутора часов.

— Ну, вот и столица, — сказал парень, когда они въехали в город. — Тебе куда?

— Хорошо бы в центр.

— Извини, земеля, я сейчас в Сокольники. До Красносельской могу еще подкинуть, а дальше уж сам. Идет?

Когда Лев вылезал из кабины у станции метро «Красносельская», водитель вдруг протянул ему левую руку — была она совершенно здоровая, ничуть не сухая.

— Грамотно я тебя наколол? — спросил водитель, сам же засмеялся своей шутке и, лихо развернувшись поперек Краснопрудной улицы, рванул обратно к Сокольникам.

Гумилев, улыбаясь, смотрел ему вслед.

Июльская Москва навалилась на него, как наваливается на человека большая и добрая собака, сенбернар или ньюфаундленд. Московский воздух был тяжелым и вязким, и липкий сок тополей капал Гумилеву на плечи, как капают слюни из жаркой собачьей пасти.

Лев не торопясь прошелся по утопающей в зелени Краснопрудной до Трех вокзалов, спустился в метро и доехал до "Площадь Свердлова". Вышел и остановился в раздумье — куда идти дальше. Москву он, как всякий уважающий себя ленинградец, считал городом запутанным и нелогичным, поэтому маршрут следовало выбирать так, чтобы не заблудиться. В конце концов он свернул к гостинице «Москва», дошел до Красной площади, над которой висели заградительные аэростаты, полюбовался золотыми маковками Кремля, и повернул обратно. Широченная улица Горького была торжественно пуста; только сверху, от Пушкинской площади, неспешно катился разноцветный, синий с желтым и зеленым троллейбус. Витрины больших магазинов были заставлены мешками с песком, но двери магазинов были открыты, а значит, они работали. Лев ради интереса зашел в один: продуктов было немного, и все они выдавались по карточкам. Карточек же у него не было.

Из всех продуктов ему, впрочем, был нужен только один, в магазине отсутствовавший. Лев потолкался в очереди присмотрел интеллигентного вида старичка в золоченых очках, и когда тот обменял свои карточки на хлеб и сахар, вышел на улицу вслед за ним.

— Прошу прощения, вы не могли бы мне помочь? Дело в том что мне очень нужно купить шоколадных конфет. А в магазине, я вижу, их не продают. Старичок изумленно воззрился на него.

— Шоколадных конфет? Молодой человек, да вы, наверное, смеетесь! Шоколада нет в Москве с начала войны.

Такого Лев не ожидал. Он почему-то думал, что в Москве есть все, надо только поискать.

— А зачем вам конфеты? — подозрительно спросил старичок оглядывая Льва с головы до ног. — Вы что, сладкоежка?

— Нет, — засмеялся Гумилев. — Мне нужно… в подарок девушке. Это очень для меня важно.

Старичок прищурил бесцветные глазки.

— Ну, раз для девушки, то я вам скажу. Поезжайте на колхозный рынок. Если у вас есть деньги, а еще лучше — что-нибудь на обмен, вы сможете достать там ваши конфеты. Но имейте в виду, это будет дорого!

— Спасибо! — поблагодарил старичка Лев. — А где находится этот рынок? Я в Москве совсем недавно, и плохо здесь ориентируюсь…

— Рынков много, но вы идите на Цветной бульвар, молодой человек. Там самый лучший рынок и самые свежие продукты. Вам объяснить, как идти?..

Стоило Льву свернуть с улицы Горького, как он словно попал в другой город. Вдоль всего Тверского бульвара стояли крытые брезентом армейские грузовики, окна домов были закрыты грубо сколоченными деревянными ставнями, кое-где на крышах виднелись тонкие силуэты малокалиберных зениток. Еще совсем недавно Москва была прифронтовым городом, всего полгода назад немецкие мотоциклисты проводили рекогносцировку в районе Сокола. Но сейчас враг был отброшен на сотни километров к западу, и город вновь жил своей обычной жизнью, оставаясь при этом спокойным и собранным, как опытный боксер, только что выдержавший тяжелый раунд. Лев шел по улицам, выискивая взглядом следы бомбардировок, но ничего похожего не видел. Потом он понял, что встречавшиеся время от времени пустые асфальтовые площадки обозначают места, где когда-то стояли дома, разрушенные немецкими бомбами.