Маленков. Третий вождь Страны Советов - Рудольф Баландин

Сталину завидовали многие; ему не приходилось завидовать никому. Единственное, о чем он мог порой мечтать, это — о покое. Как сказано в «Мастере и Маргарите»: «Он не заслужил света, он заслужил покой». Так Михаил Булгаков написал о себе. Но то же он мог бы сказать и о прототипе Воланда — Сталине.

В начале 1950-х годов он уже не мог работать так, как прежде. Однако приходилось по-прежнему обдумывать прежде всего проблемы внешней и внутренней политики государства. Для своего возраста он был еще достаточно крепким человеком. Во всяком случае у него не отмечалось признаков ослабления проницательности, памяти. Смерти как прекращения личного существования он не боялся.

Как материалист, он воспринимал ее как прекращение бытия, переход в Ничто или, как полагают индуисты, в божественную нирвану, что является, опять же по их вере, наградой за мудрую жизнь. Возможность посмертной хулы он не исключал, но относился к этому философски: со временем все станет на свои места и справедливость восторжествует.

В отличие от примитивных материалистов, утверждающих первичность материи и вторичность сознания, Сталин признавал единство всего сущего:

«Сознание и бытие, идея и материя — это две разные формы одного и того же явления, которое, вообще говоря, называется природой или обществом». Если ему и грезился порой Страшный суд, то не как апокалипсическое видение всеобщего судилища над душами живых и мертвых, а как терзания собственной совести.

Гением Ф. М. Достоевского было предсказано явление Сталина в поэме «Великий инквизитор» в романе «Братья Карамазовы». Этот образ кратко и емко характеризовал Николай Бердяев еще до того, как Сталин поднялся на вершину власти:

«Это — один из страдальцев, мучимых великой скорбью и любящих человечество. Он свободен от желания низменных материальных благ. Это — человек идеи. У него есть тайна. Тайна эта — неверие в Бога, неверие в Смысл мира, во имя которого стоило бы людям страдать. Потеряв веру, Великий инквизитор почувствовал, что огромная масса людей не в силах вынести бремени свободы, раскрытой Христом. Путь свободы трудный, страдальческий, трагический путь…

Перед человеком ставится дилемма — свобода или счастье, благополучие и устроение жизни; свобода со страданием или счастье без свободы. И огромное большинство людей идет вторым путем».

Подобно многим атеистам, Сталин в юности искренне верил в Бога. Пятнадцатилетний Иосиф Джугашвили писал (перевод с грузинского Ф. Чуева):

Пробивайся, свет летучий, до земли сквозь облака и развей слепые тучи,Божья воля велика…

Тогда же, завершая стихи о вдохновенном певце, которого завороженные слушатели сначала восхваляли, а затем напоили ядом, юный Иосиф привел слова черни:

Не хотим небесной правды, легче нам земная ложь.

Трудно сказать, верил ли Сталин на исходе своей жизни в небесную правду, но в земную правду-справедливость он верил и старался утверждать ее всеми своими силами. Как вспоминал Главный маршал авиации А. Е. Голованов (в ту пору командующий авиацией дальнего действия), после Тегеранской конференции в начале декабря 1943 года его вызвал к себе на дачу Сталин. Верховный главнокомандующий прохаживался в накинутой на плечи шинели. Поздоровавшись, сказал, что нездоров и опасается заболеть воспалением легких. Вдруг:

— Я знаю, — начал он, — что когда меня не будет, не один ушат грязи будет вылит на мою голову. — И, походив немного, продолжал: — Но я уверен, что ветер истории все это развеет.

Сорокалетний Голованов был обескуражен. Ему и в голову не приходило, что после великих побед под Москвой, Сталинградом и Курском кто-то может сказать о Сталине плохое. Походив еще немного, Иосиф Виссарионович продолжил:

— Вот все хорошее народ связывает с именем Сталина, угнетенные народы видят в этом имени светоч свободы, возможность порвать вековые цепи рабства. Конечно, только хороших людей не бывает, о таких волшебниках говорят только в сказках. В жизни любой, самый хороший человек обязательно имеет и свои недостатки, и у Сталина их достаточно. Однако, если есть вера у людей, что, скажем, Сталин может их вызволить из неволи и рабства, такую веру нужно поддерживать, ибо она дает силу народам активно бороться за свое будущее.

Чем объяснить такую откровенность вождя? Пожалуй, он чувствовал себя плохо и, как нередко бывает в подобных случаях, думал о смерти. Он размышлял вслух, и вряд ли случайно высказал сокровенные мысли перед человеком, значительно моложе себя. Значит, не особенно полагался на свое ближайшее окружение. Понимал, что некоторые из тех, кто его прославляет, постараются в удобный момент свалить на него все ошибки и преступления, происходившие в годы его правления.

По словам В. М. Молотова, Сталин говорил: «Молотов еще сдерживается, Маленков, а другие — эсеры прямо: Сталин, Сталин!» (Как известно, культ личности культивировали именно эсеры, тогда как большевики утверждали величие народных масс.)

Это высказывание помогает понять, почему Сталин из молодых руководителей предпочел Маленкова (прежде были Щербаков, Жданов). Оказывается, Георгий Максимилианович не курил ему фимиам, не восхвалял по разному поводу и без оного, а вел деловые обсуждения.

…Приведу слова Сергея Кара-Мурзы, который вначале 1950-х годов был школьником. Он верно характеризует то время:

«В начале 50-х годов жизнь как-то резко успокоилась, и стал нарастать достаток. Этого тоже ждали и не удивлялись — люди очень много работали и мало потребляли. Поэтому хозяйство быстро восстановилось. Цены регулярно снижали, и очень ощутимо. На уровне нашего детского сознания мы были уверены, что Сталин нас любит. Мы это видели по множеству признаков ежедневно. Мы были уверены и об этом совсем не думали. Но, не думая, мы в массе своей Сталина любили. Что бы там ни говорили всякие краснобаи, а был у нас недолгий период взаимной скрытой любви между большинством народа и властью. Официальная любовь и преданность, знамена и барабаны к этому не касаются, я говорю о скрытой, редко выражаемой любви. Возможно, другого такого периода не было и не будет».

Тогда я учился в Геологоразведочном институте, и по анархическому складу своего характера (потому и выбрал профессию геолога-производственника) не испытывал к Сталину любви. Однако в своем окружении, как в школе, так и в институте, среди своих родных и знакомых замечал то чувство, о котором поведал Сергей Георгиевич. Уже одно это заставляло меня с уважением относиться к народному вождю. Вдобавок, несмотря на молодость и малую осведомленность, я понимал, что он — великий государственный деятель.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});