Живым приказано сражаться - Богдан Сушинский

Закончить размышления он не успел. Водитель затормозил так резко, что Штубер чуть было не вышиб головой лобовое стекло.

– Что?! – рявкнул он, мгновенно выхватывая пистолет. – Зебольд, выяснить!

Фельдфебель пулей вылетел из кабины и, еще ничего не понимая, залег за дерево. Вслед за ним выскочил и Штубер.

У первой машины лейтенант Штольц держал под дулом пистолета какого-то парня. В немецкой форме, но без пилотки, ворот расстегнут, руки подняты вверх…

«Беркут?! – мелькнуло в сознании Штубера. – Да нет, какого черта он оказался бы здесь?! С поднятыми руками… Это было бы слишком пошло».

Штуберу не хотелось, чтобы легенда о Беркуте закончилась так прозаически. Это – как неудачно рассказанная сказка.

– Кто такой? – подошел Штубер к солдату. – Почему не по форме? Почему избит?!

– Говорит, что водитель, господин оберштурмфюрер.

– Вижу, что не врач. Разит от него не медикаментами.

– Меня встретили партизаны… – начал объяснять водитель.

– Его машину взорвали, – помогал прояснять ситуацию Штольц. – Подожгли и взорвали. В кузове были снаряды.

– Опусти руки. Застегни китель. От штрафной роты, а может, и от расстрела тебя спасет только правдивый ответ. Но предупреждаю: эта правда должна быть сказана здесь, сейчас. Потом, вырванная в подвалах гестапо, она тебе уже не зачтется.

– Я отвечу, господин оберштурмфюрер, – испуганно пробормотал шофер. – Святую правду скажу.

– Там было несколько партизан или на тебя напал один? Только правду, солдат, правду…

На удивление, шофер облегченно вздохнул. Судя по всему, он ожидал более страшного для него вопроса, и Штубер заметил это.

– Он был один, господин оберштурмфюрер. Появился неожиданно. На дороге. С автоматом и гранатой в руках. Но я-то думал, что в засаде еще несколько.

– Девушки вблизи не было?

– Ты не видел какой-либо девушки вблизи, кретин? – повторил лейтенант вопрос Штубера.

– Никак нет, господа офицеры. Девушки не было.

– Как выглядел этот партизан? Он был в немецкой форме?

– Нет, господин оберштурмфюрер. В русской. Тоже офицер.

– Какой он из себя?

– Моего роста. Даже чуть повыше. Широкоплечий. Безжалостный жестокий взгляд…

– Взгляд безжалостный? – язвительно ухмыльнулся Штубер. – Жестокий, говоришь, взгляд? И ты сразу же струсил. Ты хотел, чтобы в лесу твою машину со снарядами встречали русские офицеры с нежными девичьими улыбками?

– Нет, господин оберштурмфюрер. Я так не думаю.

– Кретин. Вот так, лейтенант, а вы твердите: «партизаны»… «Встретили, сожгли, взорвали». А напал, оказывается, один. Русский офицер. Окруженец. И это совершенно меняет дело. Документы у этого храбреца изъять – и в машину, под охрану. Остальное он мне расскажет в штабе… за чашкой кофе… А, внебрачный сын рыцаря Львиное Сердце?

Штубер еще раз измерил язвительным взглядом сначала водителя, потом лейтенанта и пошел к своей машине.

Значит, вот где в это время был Беркут! Промышлял на дороге. Ему нужно было оружие? И все, только оружие? В любом случае, взорванная машина с боеприпасами – за погибшего, дорого отдавшего свою жизнь солдата… Неплохой размен, Беркут, неплохой. Тогда, может быть, пойти в этих логических рассуждениях дальше: Беркут – не обычный армейский офицер, а специально подготовленный диверсант, который должен создать здесь, в тылу, диверсионный отряд? Вполне можно допустить и то, что Беркут диверсант-одиночка. Хотя до сих пор о таких он не слышал. Впрочем, он еще многого не знает, ведь война с большевиками только-только начинается. Еще не захвачена даже половина Украины.

34

Дом Залевского, как назвал себя старик, Громов отыскал поздним вечером.

Старик и его жена встретили лейтенанта довольно приветливо. Только семнадцатилетний Янек, которого старик представил как племянника, с первой же минуты отнесся к нему с недоверием. Не успел Громов переступить порог, как парнишка начал расспрашивать, где он служил, где находился его дот, какое офицерское училище заканчивал…

Янек был рослый, крепкий, на вид ему можно было дать все девятнадцать. Однако слишком уж выпирала мальчишеская наивность, когда он пытался устроить Громову допрос. Но что самое любопытное – ни старик, ни хозяйка даже не пытались усмирить племянника. Наоборот, каждый раз, когда Громов тактично отказывался отвечать на вопрос, осаждая парнишку словами: «Это не имеет значения», – старик внимательно, изучающе смотрел на гостя.

«Странно, – подумал лейтенант, – Залевский ведет себя так, будто и не было встречи в лесу, не было замученного красноармейца, не было похорон. Что-то не похоже, чтобы Янек устраивал эту проверку по собственной инициативе. Неужели они успели создать подпольную организацию? Тогда это меняет ситуацию».

Скрасил эти первые часы его пребывания в гостях небольшой сюрприз: оказалось, что в доме есть нечто среднее между большой ванной и миниатюрным бассейном. Эта ванна-бассейн была вымощена в кирпичной пристройке, и к моменту появления Громова туда уже была набрана вода. Янеку только осталось долить котел кипятка и сказать: «Проше пана, королевская купель ждет вас».

Да, это было настоящее блаженство. За такой сюрприз Громов готов был простить Залевским любую проверку. Одежду из ванной Янек унес, сказав, что принесет ему цивильную, а эту тетя постирает. Но в дверную щель Громов увидел, как, едва переступив порог, парнишка начал ощупывать его гимнастерку. У лейтенанта уже не оставалось сомнения, что, пока он будет смывать с себя грязь войны, они там, в комнате, старательно прощупают каждый рубец. Но даже это не особенно встревожило его.

– Как ванна, герр офицер?

– Спасибо, великолепная, – поблагодарил Громов, с наслаждением потягиваясь в ванной, и только сейчас сообразил, что Янек-то говорит с ним на немецком.

– Боюсь, что рубашка может оказаться для вас несколько маловатой, герр офицер, – совершенно переменившимся тоном сказал парень, ловко подхватывая одной рукой лежавший на стуле автомат, а другой бросил на стул одежду. – Извините, другой у нас нет.

В ту же минуту Громов заметил, что в дверях появился еще какой-то мужчина, которого раньше в доме он не видел. Ему было лет сорок. Худощавый, подтянутый. Однако китель на нем… нет, это был не вермахтовский китель. Неужели перед ним польский офицер? Божественно!

– Пардон, лейтенант, автомат и гранаты только мешают вам, – язвительно заметил Янек, проскальзывая с оружием мимо незнакомца.

– Не дури, парень. Веди себя повежливее.

– Я довольно хорошо воспитан.

«Ловко же ты попался на эту словесную удочку, “герр офицер”, – с досадой подумал лейтенант, надевая кальсоны, старые, но старательно отутюженные брюки и широкую, стираную-перестираную рубаху. Все это оказалось разных размеров, однако носить в общем-то можно было. Неприятным оказалось другое: вместе с обмундированием из комнаты были унесены и сапоги. А вот о туфлях или тапочках хозяева не позаботились.

35

Через некоторое время Громов так и предстал перед стариком, Янеком и тем, в мундире, босиком, с незаправленной в брюки сорочкой. Поляки сидели за столом. Все по одну сторону. Незнакомец посредине, а старик и юноша по бокам. Молчаливые и суровые, словно тройка военно-полевого суда. А Громов стоял перед ними, как человек, которому уже не до одежды, знающий, что через несколько минут его выведут и расстреляют. Этим троим не до формальностей.

– Пан-товарищ Залевский, насколько мне помнится, я пришел сюда в сапогах, – спокойно заметил лейтенант, мельком оглядывая стол. Пистолет незнакомца лежал на его, Громова, раскрытом офицерском удостоверении. Рядом, ближе к парнишке, отливал чернотой шмайсер.

– Вы уверены, что они понадобятся вам, герр офицер? – в голосе незнакомца не было и тени насмешки, поэтому он казался еще более зловещим.

– Они понадобятся мне в любом случае.

– Пол теплый, несколько минут потерпишь, – сказал незнакомец по-русски, но с заметным польским акцентом. И уже по-немецки добавил: – А тем временем ответишь на несколько вопросов.

– Вы, недоученный контрразведчик, – бросил ему Громов. – На немецком вы говорите еще отвратительнее, чем на русском. Так что говорите уж лучше на польском, я вас отлично пойму. И прежде всего на любом из этих языков представьтесь.

– Можете присесть, герр офицер, – сказал незнакомец. – Зовите меня Казимиром. Это имя легко запомнить.

– Спасибо, я постою, пан Казимир, – и отступил еще на шаг от стула, на который его хотели усадить. – Итак, я жду объяснений.

– Слушай, ты, фашистская вша! – разъяренно прорычал Казимир на польском. – Я тебе сейчас дам такие объяснения, что ты у меня кровью плеваться будешь. А потом пойдешь туда, куда ты или твои дружки отправили этого русского лейтенанта, – ткнул он костлявым пальцем в удостоверение. – Кто ты такой? Фамилия, звание? Тебе повторить на русском, на немецком?