Американская трагедия - Теодор Драйзер

Немного спустя Клайд вышел в гостиную, и мать, как обычно в таких случаях, повела его в помещение миссии, холодное и мрачное в те дни, и они сели на одну из скамей.

— Я не думала, что мне придется говорить с тобой об этом, Клайд, но у меня нет другого выхода. Мне не на кого больше положиться, а ты теперь взрослый мужчина. Только ты должен обещать, что никому ничего не скажешь, — ни Фрэнку, ни Джулии, ни отцу. Я не хочу, чтобы они знали. Эста вернулась в Канзас-Сити, она в очень печальном положении, и я просто не знаю, как с ней быть. У меня так мало денег, а отец мне уже почти не помощник.

Она устало и озабоченно провела рукой по лбу, и Клайд уже знал, что за этим последует.

Сперва он хотел сделать вид, что не знает о возвращении Эсты, раз уж он так долго притворялся. Но теперь, выслушав признание матери и зная, что, если он хочет лгать и дальше, надо притвориться удивленным, он вдруг сказал:

— Да, я знаю.

— Знаешь? — с удивлением переспросила мать.

— Да, знаю, — повторил Клайд. — Я видел, как ты раз утром зашла в дом на Бодри-стрит, я случайно проходил там, — объяснил он довольно спокойно. — А потом я увидел Эсту; она выглянула из окна. И когда ты ушла, я зашел к ней.

— Когда же это было? — спросила миссис Грифитс просто для того, чтобы выиграть время.

— Месяца полтора назад, если не ошибаюсь. Я потом еще раза два к ней заходил. Но Эста не хотела, чтобы я об этом рассказывал.

Миссис Грифитс сокрушенно вздохнула.

— Значит, ты знаешь, в чем ее несчастье? — спросила она.

— Да, — ответил Клайд.

— Что ж, чему быть, того не миновать, — сказала она покорно. — Ты ничего не говорил Фрэнку и Джулии?

— Нет, — успокоил ее Клайд, думая о том, как неудачно окончилась попытка матери скрыть случившееся.

Она, как и отец, совсем не умела лгать. Клайд полагал, что сам он куда хитрее их обоих.

— Ты и не говори им, — строго предупредила мать. — Им, по-моему, не следует знать об этом. И без того плохо, — прибавила она, и рот ее искривила горькая гримаса.

А Клайд слушал ее и думал о себе и о Гортензии.

— Прямо не верится, что Эста навлекла на себя и на всех нас такое горе, — прибавила мать, помолчав, и глаза ее затуманились печалью. — Разве есть тут наша вина? Разве не дано ей было совсем иное воспитание? «Путь грешника…»

Она покачала головой и крепко стиснула руки, а Клайд смотрел прямо перед собой, думая о тяжелом положении семьи и о том, как все это может отразиться на нем самом.

Мать сидела, угнетенная и смущенная своей странной ролью в этой истории. Да, она лгала, как лгут многие. И вот Клайду известны все ее хитрости и обманы, и она чувствует себя такой фальшивой и глупой. Но разве она не старалась оберечь Клайда от всего этого — и его и остальных? Клайд уже достаточно взрослый, чтобы ее понять. Однако она продолжала объяснять, почему она так поступила, как ужасно все это для нее. И к тому же, пояснила она, эти прискорбные события вынуждают ее теперь обратиться к нему за помощью.

— Эста скоро будет очень больна, — сказала мать отрывисто, с чувством неловкости: она, видимо, не могла или не хотела смотреть в лицо Клайду, но в то же время решила быть по возможности откровенной. — Ей понадобится доктор и кто-нибудь, кто сможет побыть с ней в часы, когда меня не будет. Мне необходимы деньги, по крайней мере, пятьдесят долларов. Ты не достанешь где-нибудь? Попроси у кого-нибудь из твоих новых друзей в долг, на несколько недель. Ты ведь мог бы скоро вернуть этот долг. Пока не расплатишься, можешь ничего не давать мне за комнату.

Она таким неотступным, таким требовательным взглядом смотрела на Клайда, что он был потрясен силой и убедительностью этой просьбы. И, прежде чем он успел усугубить тревожную печаль, омрачавшую ее лицо, она прибавила:

— Те, другие деньги, были тоже для нее, понимаешь, чтобы она могла приехать сюда, после того как ее… ее… — Она колебалась в выборе слова, но потом докончила: — муж оставил ее в Питсбурге. Должно быть, она рассказала тебе об этом?

— Да, рассказала, — медленно и печально ответил Клайд. Конечно, положение Эсты совершенно критическое, раньше он просто не хотел об этом думать. — Но как же быть, мама! — воскликнул он. Его мучила мысль о лежавших в кармане пятидесяти долларах (как раз та сумма, которая нужна матери) и о том, для чего они предназначены. — Не знаю, смогу ли я что-нибудь сделать. На работе я всех еще так мало знаю, мне не у кого просить взаймы. Да они и зарабатывают не больше моего. Я мог бы занять немного, только это не очень удобно.

Он запнулся, в горле у него пересохло. Нелегко ему было солгать матери. Ему никогда еще не случалось лгать в таком серьезном деле — и лгать так низко. Ведь пятьдесят долларов в эту минуту здесь, у него в кармане. С одной стороны Гортензия, с другой — мать и сестра, и деньги эти могут выручить мать, точно так же как Гортензию, но насколько было бы достойнее помочь матери! Как ужасно — не помочь! И как он мог отказать ей? Клайд нервно облизнул губы и провел рукой по лбу: от волнения лицо его покрылось потом. Он чувствовал себя измученным, низким, беспомощным перед тем, что произошло.

— А у тебя самого сейчас не найдется немного денег для меня? — Мать почти умоляла. — Эсте в ее положении необходимы разные вещи, а купить не на что.

— Нет, мама, у меня ничего нет, — сказал он, взглянув на мать, сгорая от стыда, и тотчас отвел глаза; и если бы мать не была так рассеянна в эту минуту, она увидела бы по его лицу, что он лжет.

Клайд ощутил острую боль: он и жалел себя, и вместе с тем презирал, потому что мучился за мать. О том, чтобы отказаться от Гортензии, нечего и думать. Она должна принадлежать ему. Но мать так одинока и беспомощна. Это постыдно. Он в самом деле низок, подл. Не будет ли он впоследствии за это наказан?

Он пытался придумать что-то, какой-нибудь способ достать еще немного денег сверх этих пятидесяти долларов. Если бы только у него было чуть больше времени, еще недели две-три! Если бы Гортензия не затеяла покупку этого жакета как раз теперь!

— Вот что я могу сделать, — сказал он, бессмысленно и тупо глядя на мать, которая только горестно вздыхала. — Пять долларов тебе хоть немного помогут?

— Что ж, и это пригодится, — ответила она. — Все-таки лучше, чем ничего.

— Ладно, пять долларов я могу дать, — сказал Клайд, думая возместить эти деньги из новых чаевых и надеясь, что неделя будет удачной. — На той неделе я, может быть, достану еще десять. Сейчас не могу обещать наверняка. Мне пришлось занять часть тех денег, которые я дал тебе в тот раз, и я еще не все вернул. Если я начну опять просить взаймы, могут подумать… ты же знаешь, как смотрят на такие вещи.

Мать вздохнула. Какое несчастье, что приходится взваливать на сына такую обузу! И как раз тогда, когда он старается выбиться в люди. Как он будет вспоминать об этом впоследствии? Что подумает о ней, об Эсте, о всей семье? Несмотря на все свое честолюбие, смелость и упорное стремление к самостоятельности, Клайд всегда казался ей недостаточно крепким физически, недостаточно устойчивым морально и умственно. И он так нервен и чувствителен, что порою кажется, будто пошел скорее в отца, чем в нее. Обычно он так легко возбуждается, так быстро устает… все это не слишком полезно и хорошо. И вот она сама — из-за Эсты, из-за мужа, из-за всей их неудачной жизни — заставляет его напрягать силы и нервы.

— Ну, что же… на нет и суда нет, — сказала она. — Постараюсь найти какой-то другой выход.

Но в эту минуту она не видела выхода.

17

В планах относительно поездки на автомобиле, которую Хегленд при помощи своего друга шофера думал устроить в воскресенье, произошли перемены. Машину — великолепный дорогой «пакард», не что-нибудь — нельзя было взять в условленный день. Ею можно будет воспользоваться только в ближайший четверг или пятницу, или уж придется совсем отказаться от поездки.

Всем еще раньше объяснили, — это была только часть истины, — что машина принадлежит некоему мистеру Кимбарку, старому и очень богатому джентльмену (он в это время путешествовал по Азии). Но истина заключалась в том, что приятель Хегленда, Спарсер, был Вовсе не шофером, а просто бездельником, беспутным сыном управляющего одной из молочных ферм мистера Кимбарка. Этому молодцу очень хотелось изобразить из себя нечто большее, чем сына простого управляющего фермой; временно заменяя сторожа и потому имея доступ в гараж, он решил взять самую лучшую машину и покататься на ней.

Хегленд подал мысль устроить вместе с друзьями по отелю какую-нибудь веселую прогулку. Но когда все уже были приглашены, пришло известие о скором приезде мистера Кимбарка; и Уиллард Спарсер, опасаясь, как бы хозяин не застал его врасплох, решил, что, пожалуй, больше не стоит пользоваться машиной. Когда же он рассказал о неожиданном препятствии Хегленду, нетерпеливо мечтавшему об этой поездке, тот отверг все доводы Спарсера. Почему бы не воспользоваться автомобилем еще разок? Он уже взбудоражил всех своих друзей, и ему не хотелось бы их разочаровывать. И поездку назначили на пятницу, когда Хегленд и его друзья будут свободны от полудня до шести вечера. А так как у Гортензии были теперь свои расчеты, она согласилась сопровождать Клайда, который, разумеется, тоже был в числе приглашенных.