Дудочка крысолова - Елена Михалкова

– Девка и убила, – хладнокровно заметил молчавший до сих пор оперативник – хмурый, носатый, с глубоко запавшими глазами. – И первую тоже она…

– Кстати о первой, – встрепенулся Макар. – Игорь Васильевич, почему вы не рассказали нам о том случае?

– Не связали его со смертью Микаэллы, не догадались! – досадливо ответил Перигорский.

Илюшин подумал, что шеф «Артемиды» воспринял гибель Сони Мининой не как смерть живого человека, а как помеху своему делу, оттого и не провел параллелей с убийством Микаэллы Костиной. Одно дело узнать, что «русалка», покинувшая клуб на своей машине, не приехала на другой день, потому что подвернулась под руку какому-то психу… Пожалуй, это могло даже вызвать гнев Игоря Васильевича. Отлаженный организм «Артемиды» дал сбой из-за одной девицы, которая оказалась недостаточно осторожной и не сумела предотвратить собственную смерть! Макар представил, в каком негодовании пребывал по этому поводу Перигорский, и подавил усмешку.

Но совсем другое дело – увидеть задушенную женщину своими глазами. Это смерть другого рода – вызывающая, вульгарная. Совершенная в клубе, она становится оплеухой, оскорблением для того, кто считает себя полновластным правителем крошечной страны грез.

Макар с пониманием отнесся к тому, что Перигорский воспринимает сотрудников «Артемиды» как своего рода одушевленные машины, призванные удовлетворять прихоти клиентов, и решил, что в будущем это следует принимать в расчет.

– А еще кто-то из сотрудников «Артемиды» погиб за последние полгода? – поинтересовался Сергей Бабкин.

После его вопроса воцарилась напряженная тишина. Крупенников, поймав выжидательные взгляды оперативников, заерзал на месте и решил посмотреть на начальника службы безопасности, сидевшего справа.

– А ты-то чего уставился?! – вознегодовал тот. – Между прочим, как раз полгода работаешь. Вот и вспоминай, ага.

– Нечего вспоминать, – оборвал его Перигорский. – Не было других смертей. В июне погибла Минина, через месяц после этого на ее место взяли Рокунову.

– А Рокунова сбежала в тот же день, когда убили Костину, – тихо, но отчетливо продолжил Николай и сделал движение, собираясь дотронуться пальцем до губы, но под тяжелым взглядом Бабкина передумал и небрежно провел рукой по волосам.

– Хочешь сказать, пригрели гадюку на груди? – фыркнул Лямин. – Что-то мне не верится.

«Конечно, не верится, – подумал Сергей. – Если это подтвердится, твой шеф тебя живьем проглотит – за то, что не разглядел, не догадался вовремя, кого принимаешь на ответственную работу».

Он на секунду прикрыл глаза, и перед его мысленным взглядом возник человек – единственный из четверых клиентов, с которым он успел обстоятельно поговорить сегодня. Аслан Коцба. Совиное насупленное лицо с яркими черными глазами. Коцба был небрит и во время разговора поглаживал щетину, словно чесал об нее ладонь. Когда он ушел, Сергей почувствовал себя совершенно обессиленным, хотя разговор не выходил за рамки отчета о передвижениях Коцбы по клубу и его отношениях с девушками.

– Сергей, у тебя по клиентам что-нибудь есть?

Неожиданный вопрос Илюшина настолько совпал с мыслями Бабкина, что он чуть не вздрогнул.

– Пока нет. Но мы только начали.

– Придется сделать еще кое-что. Поговорите снова с обеими девушками и выясните у них все, что они знают о смерти Мининой. В остальном задание остается неизменным. – Макар обвел взглядом сидевших за столом. – Одна группа под руководством Сергея занимается теми, кто находится в клубе, другая – поисками Рокуновой. Все, работаем.

– Да ее сейчас все будут искать, эту Рокунову! Нам-то зачем в это лезть?! – воззвал к здравому смыслу Илюшина начальник службы безопасности.

– Мы уже залезли, – усмехнулся Макар. – Поздно давать задний ход.

* * *

Темнота… Тяжелый запах варева, кажется, мясного бульона… Что-то мягкое, ворсистое под руками, вытянутыми вдоль тела и словно присохшими к нему.

Алька застонала и открыла глаза. Попыталась открыть. Веки разлеплялись неохотно, и ей пришлось сделать колоссальное усилие, чтобы приподнять их хотя бы чуть-чуть – казалось, ресницы склеились между собой. Резкая боль кольнула за левым виском и почти сразу, потеряв остроту и став просто тупой и ноющей, перетекла куда-то в затылок, будто ушедшая на глубоководье холодная рыбина. Алька так и почувствовала ее – словно рыбу, замершую там, на дне, ожидающую неизвестно чего.

– А-а-а…

На ее стон никто не отозвался. Она смежила веки, и боль понемногу отступила. Подождав некоторое время, глубоко дыша, Алька снова попыталась открыть глаза, и теперь ей это удалось.

Темно… Темно и душно. Ощущение было такое, будто она лежит в пустоте, наполненной только ворсом и запахом, тошнотворным запахом мясного бульона. Против ее воли перед глазами возник образ говяжьей кости, над которой вскипает серая пористая бульонная пена, а следом за костью, как она ни сопротивлялась, детская память вытащила воспоминание о походе с теткой на рынок, в мясной отдел. Свиные головы с зажмурившимися косыми глазками; живые собаки, лежащие под прилавками, с точно такими же косыми глазами; развалы мяса, багрового и розового, с ватным слоем сала; скукожившаяся красная лужица под синими весами, на которых стрелка мотается туда-сюда, туда-сюда… И запах. Невыносимый запах, от которого из живота что-то тугое комком поднималось вверх и останавливалось в середине горла, закупоривая его, так что не было никакой возможности вдохнуть. «Держи, держи! Не путайся под ногами, иди на улицу!» Тетка нагружала ее сумками, которые оттягивали руки, но Алька готова была тащить ношу вдвое тяжелее, лишь бы выскочить, вырваться из этого мясного кошмара.

Усилием воли она заставила себя оттолкнуть воспоминание.

«Нет никакого запаха, – сказала себе Алька. – Это я его придумала. Запаха нет. Есть только пустота и ворс». Но когда глаза привыкли к темноте, она увидела кое-что еще.

Она лежала в небольшой комнате, на стенах которой висели толстые темные ковры. Окон не было. Ковер закрывал даже дверь, единственный относительный источник света – во всяком случае, именно из дверной щели с трудом пробивалась желтая полоска, позволявшая Альке разглядеть место, где она оказалась.

Сама она лежала, связанная, на подобии кушетки, накрытой то ли искусственной шкурой, то ли пледом. Как только Алька поняла, откуда взялось ощущение высохших рук, она сразу же почувствовала, насколько сильно впиваются веревки в ее тело. Ноги тоже были связаны вместе, и она могла лишь шевелить пальцами и поворачивать голову.

Но последнее действие далось ей с большим трудом. В висках заныло, напоминая о том, что произошло с ней за мгновение до того, как она потеряла сознание. И хотя Алька зажмурилась, второй раз пытаясь отбросить от себя воспоминание, на этот раз совсем свежее, память снова оказалась беспощадна.

Запах. Образ. Звук.

На Альку обрушились стоп-кадры, сделанные памятью за несколько мгновений до полной темноты.

Запах. Образ. Звук.

Память сохранила все так тщательно, как будто Альке предстояло любоваться этим всю оставшуюся жизнь.

Запах сигарет. Вика курила одну за другой, и вся машина пропахла дымом, как ни проветривали они салон. Альку стало укачивать от него, и она надеялась лишь на то, что они скоро приедут. Кроме сигарет, пахло чем-то еще, каким-то новым запахом – она не сразу сообразила, что он исходит от гитарного чехла. Искусственная кожа.

Она задремала, и проснулась от толчка остановившейся машины. Неожиданный запах резины ударил в нос, но Алька решила, что ей показалось спросонья.

Сжатая кисть в желто-белой хирургической перчатке. Гитарист так спокойно положил руки Вике на плечи, что Алька даже не восприняла это как нахальство или заигрывание. Она вообще это никак не восприняла. Не успела.

Сверкнувшее в его руке показалось ей цепочкой. Серебряной цепочкой, которую он решил надеть Вике на шею. Это было первым, что подсказало сознание, потому что она не успела еще ничего подумать, а успела только увидеть: вот его рука идет влево, быстро тянет по Викиному горлу цепочку. И даже когда из-под цепочки что-то хлынуло, а Вика жутко, неестественно выгнулась вперед, почему-то продолжая прижиматься затылком к подголовнику, Алька не успела придумать другой версии.

Звуки включились чуть позже, словно с секундным запозданием: сперва короткий свист, за ним хлюпанье, сопровождающееся хрипами и бульканьем. Такой звук издают дети, надувая щеки и выпуская из них воздух. Ничего страшнее этого Алька не слышала никогда в жизни.

А затем парень повернулся к Альке, застывшей с расширенными от ужаса глазами, и выбросил вперед руку, в которой теперь было зажато что-то другое. Это другое врезалось ей за левое ухо, с хрустом пробило череп, воткнулось в мозг, и Алька очень быстро умерла. Во всяком случае, она успела подумать, что умирает, когда голова ее от удара мотнулась назад, а затем разрывающая ее боль исчезла вместе с Алькой под накрывшим их, словно плащом, черным гитарным чехлом из искусственной кожи.