Искусство предавать - Сергей Раткевич

Томас встал и, шатаясь, вышел из комнаты. Он был безумен и знал это. Ему было все равно.

Рыцарь

В библиотеке было солнечно. Там сидел герцог с ребенком на руках.

— Так вот зачем вы тогда дали мне денег, милорд, — шепнул Шарц.

— А ты думал, — тихонько фыркнул герцог, бережно прижимая к себе спящего младенца.

— А я думал, вы просто дурак, ваша светлость, — признался шут и доктор.

— Это ты — просто дурак, а я — дурак с титулом, — пояснил герцог. — Нет, я бы все равно дал тебе денег, можешь не сомневаться… но, когда ты сказал, что женщины не должны умирать родами, я просто отвязал свой кошель и отдал все, что у меня было. По счастью, было изрядно. Я, видишь ли, ездил в столицу, собираясь решить одно весьма запутанное дело, и, по правде говоря, не слишком надеялся на успех. В случае провала моей затеи я намеревался безобразно напиться, для чего и захватил этакую прорву денег. Однако дело решилось быстро и в мою пользу, так что я смог с чистой совестью отдать этот кошель тебе — и видит бог, нисколько об этом не жалею.

— А ведь я так и не нашел ответа, милорд, — вздохнул Шарц. — Зря вы потратили столько денег.

— Вот еще! — возразил герцог. — Ты спас мою жену и моего сына — и говоришь, зря! Да ради одного этого! Я, видишь ли, уже был женат… — герцог вздохнул и замолчал.

Шарц не осмелился ничего сказать. Что тут скажешь, когда и так все ясно? Был.

— Она умерла, — сказал герцог. — Умерла, рожая мне сына. Младенца спасти не удалось. А я ведь и не знал ничего. Война. Дома меня не случилось. Когда я вернулся… их уже не было, понимаешь? Просто две могилы. Я не простился с ней. Не простился. А его не увидел даже… И теперь, когда… мне показалось, что все повторяется, что бог сошел с ума, продал мир дьяволу, и теперь этот ужас будет длиться вечно. Но бог не сошел с ума. Он послал мне тебя.

Ну что на такое ответишь? Лучше молчать. И без того через раз его ангелом честят, то Полли, то миледи, теперь вот и сам милорд… И попробуй тут возрази, что он всего лишь доктор.

— И если он есть, твой секрет, ты его найдешь, я не сомневаюсь, — добавил герцог.

Шарц невольно залюбовался: весь такой огромный герцог стоял, прижимая к себе спящего младенца, и ясные лучи солнца заливали их мягким золотом.

Вдруг золотистую идиллию перечеркнула грубая черная тень.

— Добрый день… милорд, — в дверном проеме, наступив на льющееся в библиотеку солнце, стоял Томас.

— Томас… — ошарашенно пробормотал герцог.

— Меня так больше не зовут, милорд, — тяжело промолвил Томас.

— Я не велел пускать тебя, — нахмурился герцог. — Как ты проник в замок?

— По стене, милорд! — пьяно усмехнулся Томас.

«Это правда, — подумал Шарц, глядя на Томаса. — Придурок выпил столько вина, что почти отравился. Тонкая грань между опьянением и отравлением. Грань, дающая силу и похищающая разум».

Шарцу стало не по себе.

— Чего ты хочешь, Томас? — тихо спросил герцог.

— Томас ничего не хочет, — отозвался Томас. — Он умер. Я убил его.

«Ой как плохо! — мелькнуло у Хьюго. — Парень явно не в себе, если и вовсе не свихнулся!»

— Хорошо, чего хочешь ты? — севшим голосом поинтересовался герцог.

— Причинить вам боль, милорд, — промолвил Томас и шагнул внутрь.

В руке у него был топор. Тяжелый боевой топор со стены в соседней комнате. Дверь захлопнулась.

— Я только передам мальчика… Хьюго, возьми ребенка! — торопливо проговорил герцог. — … и весь к твоим услугам!

— Нет! — выдохнул Томас, хищно глядя на спящего младенца, и топор качнулся в его руке. — Я хочу сделать вам так больно, как это только возможно! Умирать предстоит не вам.

— Ты не сделаешь этого! — отодвигаясь, в ужасе прохрипел герцог.

Он с легкостью отобрал бы топор у пьяного подонка, будь у него руки свободны.

— Когда вы сказали Томасу: «Пошел вон!», он тоже надеялся, что вы не сделаете этого! Вы сделали — и бедняга умер! Сегодня умрет еще один несчастный. Вы должны почувствовать, каково это, когда умирает кто-то близкий!

— Томас! — с отчаянием прошептал герцог.

У него на руках сын. Он не смеет рисковать ребенком. Не смеет. И есть только один выход.

Томас шагнул вперед.

— Хьюго, убей его! — приказал герцог — и впервые за всю свою долгую богатую битвами жизнь воина повернулся к врагу спиной.

У него широкая спина. Мерзавцу Томасу не развалить ее с одного удара. Спина отца защитит малыша, а там подоспеет Хьюго.

Проснулся и заплакал маленький Олдвик.

Открылась дверь — и вошедшая герцогиня, тихо ахнув, застыла в проеме.

Томас взмахнул топором. Спина герцога напряглась в ожидании удара.

— Хью, завещаю тебе… все, — торопливо выдохнул герцог.

Шарц прыгнул вперед, с места, уже понимая, что не успеет, что герцог все оценил правильно, и время, и расстояние… Да, он успеет убить Томаса, но уже после неизбежного удара. После, непоправимо после… И замечательный человек, Руперт Эджертон, герцог Олдвик, умрет, убитый этим мерзким трусом, — на глазах жены убитый! Трусы никогда не становятся воинами, а вот убийцы из них иногда получаются на зависть. Такие мерзкие, что и подготовленному петрийскому разведчику, лучшему среди гномов, с ними не справиться.

Однако Шарц успел. Успел — потому что сила, одолженная Томасом у вина, позволившая ему подняться по крепостной стене и поднять руку на своего герцога, подвела его. Для нее не имели значения представления странных двуногих существ о непрерывности хода времени. Она ускорялась и медлила, когда хотела. Всего на какой-то миг Томас застыл с топором в руке, он даже не понял, что застыл, ведущая его сила на миг замерла, внутри ее времени не было, всего на какой-то миг, но петрийскому разведчику Шарцу этого мига хватило.

Руку, нацелившую топор в спину герцога, он просто сломал. Было бы время — с корнем выдрал бы, но времени не было, ведь петрийский разведчик Шарц сражался за жизнь человека… нет — двух человек, дорогих его сердцу. Сражался против того, что только притворялось человеком, а было черт знает чем, может, еще человечий бог знает, но он Шарцу не сказал, да и не скажет, наверное…

Шарц рванул на себя страшную, что-то воющую, все еще сопротивляющуюся фигуру, рывком поставил на колени и ударил. Ударил ослепительно и страшно. Никогда еще «алмазный кулак» не получался у него так хорошо. Блестящий удар. Быть может, лучший в его жизни. Ни одно живое существо не выживет после такого удара в голову.

То, что осталось от Томаса, грудой грязного тряпья осело на пол. Нагнувшийся Хьюго Одделл педантично проверил пульс. Шарц усмехнулся. Наставник недаром столько времени провозился с этим его ударом, господин марлецийский доктор мог бы и не трудиться. Ну что там можно еще определить, кроме смерти? Впрочем, что с них взять, с докторов, работа у них такая — во всем ковыряться…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});