По ту сторону бездны - Татьяна Александровна Лакизюк

порой ставили их в тупик. То ей требовались длинные трубы, то несколько мешков разноцветных камней, то длинные лестницы, то доски, обструганные особым образом. Все это приносили на площадь у портала и оставляли. Через пару часов предметы исчезали. Что она готовила, оставалось загадкой. Драгомир продолжал жить своей жизнью, и никто, кроме узкого круга посвященных, не знал о произошедшем.

Все были заняты, только Луна маялась от бездействия. Хорошо хоть Аметрин и Эгирин всегда были рядом, а после обеда к ним присоединялась и Сентария. Едва звенел звонок с уроков, девушка бежала на конюшню, чтобы как можно быстрее добраться до Манибиона. До поединков оставалось всего два дня, и она всеми силами поддерживала друзей, которые из-за переживаний практически о них позабыли.

Луна же, напротив, ждала поединков как никогда. На целый день она вырвется из дворца. Ведь, как главная распорядительница поединков, она обязана быть на площади. Поэтому чем меньше времени оставалось до назначенного дня, тем больше она веселела. После почти двухнедельного затворничества начинаешь ценить любые, даже самые маленькие радости.

Вот и сегодня она вошла в обеденный зал с широкой улыбкой и увидела Стефана, который куда-то поспешно собирался, пытаясь впихнуть раздувшийся блокнот в наплечную сумку.

– Ты куда? – вместо приветствия полюбопытствовала Луна.

Стефан вздрогнул и выронил блокнот. С громким стуком тот упал на пол, и произошло то, что давно должно было произойти. Переплет не выдержал, нитки, скрепляющие листы, лопнули, и все содержимое рассыпалось по полу.

Луна кинулась на помощь. Ползая на коленях, она быстро собирала листы будущей книги, испещренные мелким почерком. Периодически там встречались рисунки. Луна полюбовалась на точное изображение дворца Манибиона, затем с восторгом увидела портрет своего ушастого хранителя, очень похожий, даже с характерной хитрецой в глазах, которую все так любили. Фиччик, немного сощурившись, лукаво смотрел с портрета, а на мордочке разливалось выражение неописуемого блаженства.

– А нарисуй и мне такой, а? Или этот подари! – взмолилась Луна, протягивая портрет Стефану.

– Хорошо, хорошо, – поспешил согласиться тот, лихорадочно собирая записи. – Не надо мне помогать, я сам, – отрывисто бросил он и заторопился еще сильнее, практически комкая драгоценные листы.

– Да ладно тебе. Мне ж не сложно. И аккуратней ты, помнешь ведь все. Дай лучше я сама сложу. Посмотри, что ты натворил.

Луна силком забрала из рук Стефана ворох бумаги и стала по одному складывать листы, аккуратно разглаживая каждый. Через несколько иллюстраций она наткнулась на портрет Сильвины, только не такой, какой она ее знала. Стефан убрал выражение брезгливости, не сходящее с ее лица, смягчил черты, и девушка казалась неземной красавицей.

– Вот только хотела тебя похвалить за то, как ты точно передаешь выражение, мимику, что-то неуловимое и характерное в человеке. Но Сильвине ты явно польстил. Она тут сама на себя не похожа, – проворчала девушка.

– Дай сюда! – неожиданно грубо выкрикнул Стефан и попытался вырвать из рук Луны оставшиеся рисунки.

От собственной грубости он сам же покраснел, но упрямо тянул стопку, сминая ее еще больше.

– Да отпусти ты, порвешь, – обиженно воскликнула девушка. – Что с тобой такое? Я же хочу помочь.

Но Стефан продолжал тащить листы на себя.

– Ладно, ладно, забирай. Пока в самом деле не порвали.

Луна выпустила бумаги и поднялась с колен.

– Сам собирай свои записи, раз уж тебе так хочется.

Встав на ноги, она увидела пару листов, улетевших под обеденный стол. Машинально девушка подняла их и хотела с ворчанием отдать Стефану, который заталкивал бумаги в сумку, уже совсем не заботясь об их сохранности. Но тут что-то привлекло ее внимание. Сначала ей показалось, что Стефан нарисовал Жадеиду. Развевающиеся волосы, злые глаза, в которых горел огонь, перекошенное яростью лицо, крепко сжатые кулаки.

– Как ты мог нарисовать Жадеиду, если ты ее ни разу не видел? – запоздало удивилась Луна, протягивая рисунок.

Тот быстро схватил его.

– Сам придумал.

– Погоди. – Луна придержала листок и с силой потянула к себе. – Это же не Жадеида.

Она пыталась разглядеть внимательней, но Стефан тащил рисунок к себе. Бумага не выдержала и порвалась. В руках юноши осталась нижняя половина, а Луна оторопело смотрела на свою часть, где было изображено лицо.

– Это не Жадеида! – шепотом повторила она. – Это же я!

Она замерла, внимательно разглядывая рисунок.

– Ну вот же! Это мои глаза и мое лицо. Фиччик, погляди, – позвала она хранителя, буквально с головой ушедшего в огромный пудинг, который повара водрузили на стол.

Подлетевший Фиччик бросил на рисунок беглый взгляд и вдруг выхватил его из рук не ожидавшей этого Луны. Хранитель взмыл вверх, причитая, что внизу слишком темно и ничего не видно. Он сделал вид, что внимательно изучает портрет, а потом, очень натурально ойкнув, выронил его, и рисунок, плавно кружась, опустился прямиком в чашу питьевого фонтана. Струя воды мгновенно размыла карандашный эскиз, и Луна, выудив его, обнаружила, что теперь на нем ничего нельзя разглядеть.

– Ну как же ты так, Фиччик! – расстроилась она. – Я хотела рассмотреть получше.

– Да нечего там рассматривать. Совершенно не похожа. Чего ты себе придумала? – возмутился хранитель, показав за спиной кулак Стефану.

Тот лишь виновато опустил глаза.

– Я пытался себе представить, как выглядела Жадеида, – смущенным голосом произнес он. – Но я не делал ее похожей ни на тебя, ни на Сентарию, ни на других известных мне девушек. Тебе показалось.

Собрав остальные листы, Стефан попятился к выходу.

– Ты так и не сказал, куда ты, – окликнула его Луна.

– Туда, – лаконично бросил Стефан и с облегчением побежал вниз по лестнице, которая, невзирая на его страхи, все же проявляла для чужака свои ступени.

– Исчерпывающий ответ, – проворчала Луна, усаживаясь за стол и торопливо приступая к завтраку. Вот-вот приедут Аметрин с Эгирином, нужно поторопиться, чтобы друзья не ждали ее.

Оставшиеся дни ребята решили посвятить физическим тренировкам, предполагая, что Эссантия захочет испытать их на выносливость. Ей всегда было недостаточно оценки ума и сообразительности, и она заставляла претендентов изрядно попотеть.

– Ничего не понимаю, – торопливо жуя, продолжала ворчать Луна. – Если Стефан нарисовал Жадеиду, то почему у нее не было орнамента на лице? Мы же ему тысячу раз описывали ее, как он мог забыть?

– Не знаю, – как можно равнодушнее махнул лапкой Фиччик. – Это же Стефан. Кто знает, что у него в голове.

Внутри же хранитель не был так спокоен. Точнее, переживал так, что у него впервые в жизни пропал аппетит. Вяло ковыряя обожаемый пудинг, он в глубине души на все лады ругал Стефана, который нарисовал, конечно же, Луну в тот момент, когда она исполняла танец смерти.