Последнее предложение - Мария Барышева

Вероятно потому, что был согласен.

* * *

Смотря по телевизору утренние новости, он водил утюгом торопливо и рассеянно, и опять загладил на рубашке косую складку. Чертыхнулся и принялся ее разглаживать. Зачем, собственно, гладить рубашку, если ее из-под свитера и так не видно? К тому же, он не на парад идет. Вот же ж, привычка — надевать мятую вещь неприятно, даже если ее и не видно. Роман подумал, что если и стоит завести в доме женщину, то для того, чтобы гладить белье. У него вечно получалось не глаженье, а черт знает что. Хотя, поди еще заставь женщину что-то погладить. Его нынешняя подружка, работавшая паспортисткой, если и гладила что-то, так только свою кошку.

Уже на остановке Роман, глянув на часы, обнаружил, что опаздывает. Ни автобусов, ни маршруток, как назло, не было — прибывали исключительно те номера, которые ему были совершенно не нужны. Он завидел громыхающий неподалеку «шестой», перебежал дорогу и оказался на остановке как раз перед открывшейся дверью трамвая. Выплеснулись выходящие, Роман нырнул в дверь в первых рядах и пристроился возле окна. Рядом колыхнулось, задев его, знакомое терпковатое с легкой сладостью облако, и он машинально повернулся — Рита? Но нет, конечно же это была не Рита, да и что ухоженной кукле было делать в рабоче-крестьянском транспорте? Он отвернулся от сонного лица незнакомой шатенки, трамвай тряхнуло, кто-то, стоявший сзади, повалился ему на спину и тотчас исчез, не извинившись. В Аркудинске люди редко извиняются.

Три остановки Роман проехал, безразлично глядя в мутноватое оконное стекло. На четвертой две трети пассажиров вышли, в трамвае стало совсем свободно, и Роман чуть передвинулся, но не сел. Сонная шатенка уже вышла, но облако знакомых духов так и плавало рядом, и это Савицкого раздражало. Трамвай дернулся, трогаясь с места, Роман слегка качнулся, ухватившись за поручень и с трудом сдерживая зевок, рассеянно повел глазами в сторону, и зевок застрял у него в горле.

Тот, на кого он смотрел, приветственно улыбнулся. Потом поднял ладонь и легко махнул — знакомый дружеский жест. В сине-зеленых глазах, опушенных светлыми ресницами, была улыбка — такая же приветливая, как и та, что устроилась на губах. И болячки в уголке рта уже не было.

— Черт меня дери! — прошептал Роман и передвинулся вправо — очень медленно, словно подкрадывался к бабочке, которую мог спугнуть неосторожным движением. И остановился, когда оказался точно рядом с сиденьем.

Мальчишка был все в таких же потертых джинсах, но теперь на нем была темная куртка, а светлые волосы казались длиннее. Это был Денис Лозинский, и Роман понял бы это даже, если б мальчишка и не улыбнулся ему так узнавающе. Конечно, это был Денис.

И в то же время не он.

Малышу, сидевшему на придверном коврике, было от силы года четыре. Ребенку же, на которого сейчас смотрел Роман, уже исполнилось лет шесть, возможно даже семь. Хоть он и сидел, Савицкий сразу же осознал, что этот мальчик был гораздо выше ростом, и его лицо было очерчено более резко. Он мог бы быть родным братом того Дениса. В любом случае, он не мог быть тем Денисом — ведь что бы ни вытворяли дети, вырасти за три недели на три года они не могут никак.

И все же это был именно Денис. Объяснить это было невозможно, но это был именно он. И он его узнал.

Рядом с мальчишкой сидела сонная женщина лет тридцати пяти с тщательно подвитыми каштановыми волосами, рассыпавшимися по ткани светло-серого плаща. Лицо женщины с мелкими чертами было бледным и невыразительным — в глаза бросались лишь губы, накрашенные ослепительно яркой красной помадой, они приковывали к себе все внимание, отчего прочие части лица еще больше бледнели и пропадали куда-то, и казалось, что кроме губ ничего больше и нет. Одной рукой женщина держала сумочку, другой крепко сжимала ладошку Дениса, и изредка губы обращались к нему и улыбались сонной ласковой улыбкой.

— Денис? — очень тихо произнес Роман, наклонившись, и глаза женщины, до этого момента незаметные, вдруг появились на лице, вспыхнув злым волчьим огнем, как будто этим вопросом Роман посягнул на ее собственность. Она чуть подвинулась к мальчику, крепче сжав его пальцы. Мальчишка кивнул и снова улыбнулся. Его улыбка уже не была полубеззубой — все зубы, белые и крепкие, были на месте.

— Привет, дядя Рома, — вместе с ним повзрослел и голос, и из него исчезли наивно-лепечущие нотки. — Почему ты уже тут? Ты рано. Слишком рано. Нам придется импровизировать.

— Что ты несешь?! — прошипел Роман, быстро огляделся и наклонился еще ниже. — Ты хоть понимаешь, что ты мне устроил, паршивец?!

— Инна уже наполняет ванну, — задумчиво произнес Денис, глядя куда-то сквозь Романа. — И пена уже шуршит, пухлая… с ней здорово играть, когда сидишь в ванне… Чего ж вы не в автобусе, дядя Рома? Ох уж мне эти вечные перебои с городским транспортом! Но хорошо, что у вас больше нет машины, а то все бы так запуталось.

Роман широко раскрыл глаза, решив, что мальчишка рехнулся. Несет какой-то бред, и слушать его немного жутковато — так мог бы говорить взрослый человек, а не шестилетний ребенок.

— Вот что, малый, — зло сказал он, — сейчас мы выйдем и потолкуем с тобой в другом месте! — Роман покосился на волчьи глаза яркогубой женщины, смотревшей на него в упор, но, почему-то, до сих пор молчавшей. — Значит, это твоя мамаша?

— Нет, — Денис вдруг фальшиво всхлипнул, и в его глазах заискрился смех. — Нет у меня никого. Я так одинок, дядя Рома.

— Ну, так сейчас будет тебе компания! — Роман, решив не тратить больше времени на бессмысленную болтовню, схватил мальчишку за плечо с намерением выволочить его из трамвая, и в этот момент сидевшая рядом женщина ожила, уронила сумочку и яростно заколотила Савицкого свободной рукой, другой по-прежнему держа Дениса за ладонь.

— Не тронь, пусти! — пронзительно завизжала она. — Пусти моего родного!.. Он мой родной!.. пусти его, сволочь, пусти!..

Роман едва успел отдернуть голову, когда рука со скрюченными пальцами устремилась ему в лицо, и выпустил Дениса. Салон загудел возмущенно-любопытствующими голосами, кто-то ахнул, в следующую секунду трамвай остановился, и в него хлынул поток пассажиров. Романа отнесло в сторону, стукнув о чью-то спину, и он на какое-то время потерял из вида и мальчишку, и взбесившуюся женщину, но все еще слышал ее визг:

— Мой родной!.. родной!.. Помогите, он хочет его отнять!..

Роман попытался пробраться на прежнее место, но остервенело проталкивавшаяся сквозь толпу пухлая дама вдвинула его кому-то в бок. Часть людей, обернувшись и вытянув шеи, смотрела туда, откуда долетал истеричный женский крик. Внезапно он оборвался громкими булькающими звуками, раздался чей-то испуганный вопль, и толпа колыхнулась назад. Роман, плюнув на приличия, рванулся вперед, грубо отшвырнув с дороги какую-то женщину, пихнул кого-то локтем и прорвался к сиденью, где оставались Денис со своей попутчицей. Вокруг сиденья уже образовалось довольно широкое пустое пространство. Яркогубая женщина, косо завалившись на диванчик, билась в судорогах, широко разевая рот, и из него с бульканьем выплескивалась густая пена, заливая сиденье, светло серый плащ и пол вокруг, ползла она и из бешено раздувающихся ноздрей. Женщина хрипела, и ее лицо стремительно синело, а глаза выпучивались так, что, казалось, еще немного, и они выскочат из глазниц.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});