Дневник самоходчика: Боевой путь механика-водителя ИСУ-152 - Электрон Приклонский

Ведущий самолет в эту минуту уже выходил из пике, успев бросить две бомбы, но они, на наше счастье, упали с перелетом и взорвались на болоте, не причинив никому вреда. Второй «Петляков» тотчас выровнялся и пронесся над колонной, замершей в ожидании новых взрывов, приветственно покачав нам крыльями. Затем восемь бомбардировщиков пристроились к своему командиру, и тот увел краснозвездную эскадрилью дальше, на запад. Бурный восторг овладел людьми, еще минуту назад лежавшими ничком на земле и гадавшими, кому же из них влепит в зад бомба. Никто не заметил, как их спаситель, убедившись, что сигнал летчиками понят, сунул ракетницу назад в сапог и исчез в фургоне. А эти пикировщики не из того ли самого полка, что помогал нам при прорыве 3 августа? Ну и дали бы они нам здесь прикурить! Тогда летчикам сверху не видно было, что вдоль опушки рощи Журавлиная зарыты по башню в землю немецкие танки, которые крепко нам и всыпали, а сегодня все как на ладони.

Запомнился хутор Кулачки, где, вследствие непростительной ошибки командира полка, мы упустили немецкие танки (13 машин), которые начали отход с противоположного конца хутора в то самое время, когда наши самоходки находились уже в центре населенного пункта.

«Виллис» с майором остановился на улице десятках в трех метров от нашей СУ, и командир машины Кузнецов, поднявшись в люке, доложил подошедшему командиру, что видит немецкие танки. Гончаров пренебрежительно отмахнулся и тоном, не терпящим возражений, заявил, что если впереди и есть танки, то только наши, хотя в каждом экипаже отлично знали, что в Кулачках нет никаких других наших частей и что задерживаемся мы здесь единственно для того, чтобы дождаться подхода своей пехоты.

Фашистские танки сомкнутой колонной шли километрах в полутора от нас, по совершенно открытому длинному скату высоты, пересекая поле под острым углом и удобно подставляя нам свои правые борта. Впрочем, для орудий нашего калибра совсем не важно, что именно подставляют.  

Ерзаю на своем сиденье и то ругаюсь возмущенно, то уговариваю, чуть не плача, своего командира машины, называя его не по-уставному Петенькой, плюнуть один-единственный раз в жизни на приказ ради того, чтобы наказать фрицев, нахально и неторопливо ползущих под прицелом нашего орудия. Но Кузнецов остался непреклонен. Да, такого случая может больше не представиться...

Огневая позиция наша – посреди огорода, поближе к мокрому лугу, разделяющему хутор на две части. Хозяйка, чтобы не пропало добро, торопливо, пока тихо, обходит грядки и собирает в передник спелые помидоры, насыпает и нам два полных котелка. Помидоры так красны и сочны, что мы разделываемся с ними, сидя на своих местах, не дожидаясь обеда, которому давно уже пора быть. Кто в наступлении видит свою кухню вовремя, да еще и три раза в сутки? Это мы уже знаем по собственному опыту.

Стоим и наблюдаем. Минут через тридцать – сорок неожиданно вынырнул на поле с той же окраины одиночный Т-IV и не спеша пошел по следу тех двенадцати.

В эту минуту майор Гончаров, отобедавший в беленькой хате по соседству, показался в сопровождении обеих приветливых пышных хозяек на крылечке, буйно оплетенном зеленым хмелем. Кузнецов опять доложил из люка о немецком танке. Командир полка велел своему шоферу подать из «Виллиса», стоящего впритык к хате в тени ивы, бинокль, присмотрелся (Т-IV за это время уже преодолел около половины расстояния до гребня возвышенности) и величественным жестом руки разрешил открыть огонь.

Петров выстрелил. Через открытый смотровой лючок, словно на огромной панораме, мне хорошо видно, как взметнулся черный букет разрыва перед бортом танка. Недолет! Танк испуганно шарахнулся влево и, резко увеличив скорость, скрылся за бугром, пока Лапкин с Бакаевым перезаряжали орудие.

У хаты, в десятке метров от которой стояла наша СУ-152, занялась соломенная крыша. Выскочив из машины, наводчик успел выдернуть из кровли горящий сноп, но пламя в мгновение ока распространилось по серой от времени, сухой, как порох, соломе. Тушить было бесполезно, да и некогда: оттуда, из-за бугра, за который лениво опускалось раскаленное докрасна солнце, густо полетели в хутор снаряды и болванки. Вскоре запылало еще две хаты, а на лугу убило двух ни в чем не повинных   коров. Становилось жарко. Гончаров куда-то укатил на своем «козлике». Хата «наша» полыхала вовсю. Уже обнажились стропила и начала кусками осыпаться беленая глиняная обмазка стен. Прибежал вперевалку прятавшийся в погребе хозяин, коренастый, плотный мужик, до ушей заросший щетиной, по-волчьи глянул в нашу сторону и, широко распахнув двери скотного сарая, выпустил на волю сытую лошадь с жеребенком и двух коров. Справа от нас, за дорогой, обсаженной ивами, заработал двигатель самоходки. Она задним ходом отползала с поля из-под прицельного огня в тень деревьев. Сколько орудий бьют, похоже танковых, и что у немцев на уме – нам неясно. Наконец и Кузнецов (почему-то после всех) решил увести машину с открытого места на дорогу, одновременно служившую хуторянам улицей. И стоим мы на узкой улочке, прикрытые с фронта зеленым занавесом из тонких ивовых ветвей, не зная, что последует дальше, и только поеживаемся, если болванка, туго пружиня воздух, свистнет низко над башней. Невозмутимого командира моего все-таки прорвало.

– На кой ляд было палить по этому танку? Его ведь специально оставляли для наблюдения и разведки.

– Но приказ есть приказ, – в тон Петру, не без ехидства, поддакиваю я.

Однако немцы так и не решились отбить хутор, а находилось в нем всего четыре наших машины.

Под вечер потянулась через хутор догнавшая нас пехота, а чуть позже приехал на бронетранспортере командир взвода разведки и передал приказ командира полка: нашей группе передвинуться в соседнее село.

Уже сгущались сумерки, когда Кузнецову указано было место для занятия позиции. Оно находилось в метрах пятидесяти от пересечения улицы с проселком, что тянется по левой окраине села в направлении недалекой, судя по отчетливо слышной стрельбе, передовой. Но здесь – после затяжного «концерта» на Кулачках – нам показалось спокойней и тише.

Поставив машину пушкой к дороге, правым бортом к саду, начали маскировать лоб и левый борт. Только затюкал Лапкин топором по лопоухим отпрыскам, тесно обступившим старый тополь, только подал на башню первую охапку пахучих веток Бакаев – вдруг где-то начал судорожно давиться «ишак»: «И-ы! И-ы! И-ы!» («Ишаком» солдаты прозвали шестиствольный немецкий миномет.) Затем нежно запели в вышине летящие   мины. Зная уже, чем кончается это вкрадчивое пение, мы бросились прятаться кто куда: Петров с Лапкиным – под машину, Бакаев плашмя распластался вдоль левой гусеницы, я стоял на башне и быстро соскользнул в люк наводчика. Несколько минут спустя приятная мелодия переросла в пронзительный визг, который оборвало противное резкое кряканье разрывов. Одна из мин упала в саду, совсем близко от нашей машины. По броне зло хлестнули осколки.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});