Летящий и спящий - Генрих Сапгир

и пока возникает он голым в отстойнике

к недоумению дежурного

засесть

эдаким чертом

в банке пива

кто откроет

щелкнуть в нос пеной —

заплевать всего задристать —

обескуражить

при общем веселье

перескочить кузнечиком

на чью-то утлую голову

и вколотить ей разумную мысль

которая ее же погубит

этого мало! —

стать событием

чудовищем

о котором долго будут помнить

12. НА ОСТРИЕ ИГЛЫ

закрываешь глаза —

открываешь себя:

горящий пересек темное

заскользил

зачертил ослепительно

зигзаг

постепенно гас

пятно

ширилось и возгоралось

красное

перекрыло лиловым

вот они — корни волос

Господи! снимают крышку

Боже! открыт весь

стручистый завиток

вытянулся

и выпустил усики

лапки

не знаю зачем

не знаю почему не человек

чем фантастичнее

тем вернее

ловит

мир

сознание

на острие иглы

ТАТАРИН

замечательный Бойс

на вернисажах и в университетских аудиториях

представляя собой некий сбой

никогда не снимал шляпу-шляпу

это был знак

возможно проявлял невидимое

в том числе неявную лысину

или художнику

нравилось трогать ворс

это был Бойс

…жук-носорог

полз по поверхности дерева

металла

пробовал плотность масла

рыхлость картона

собственный вес

…а когда-то

здесь в безжалостном небе Крыма

выбросился из горящего «мессера»

это был бой!

в лысой татарской степи

парашют волочил по стерне

полубессознательного юного Бойса

пачкающего солому коричневой кровью

(как любил он после пачкать бумагу)

…синие скулы и щелки — улыбка

«не бойся» по-русски

и еще по-татарски вроде «бай-бай»

бай-бай Бойс…

в забытье окунулся как масло

наверно оно и спасло

(помните акции неукротимого —

желтыми комьями жира

метил углы уносил на подошвах —

месил жизнь

Бойс! это был бой! бой!)

…а тогда философ-маслобойка

ощутил впервые дуновенье

меж редеющими волосами

скинул пилотку люфтваффе

нахлобучил свою вечную шляпу-шляпу

на уши-локаторы

и поклялся быть вечным татарином

кем и был достойный герр профессор

все свои последующие годы

под германскими вязами

ЗЕРКАЛЬЦЕ НАД УМЫВАЛЬНИКОМ

надвигается

грозовая блескучая ночь

над фаянсом

утопленным в кустах сирени

в этом О

листья топорщатся как галчата

прыснуло светом

будто из фонаря —

незнакомые ветки ветки

полезли оттуда

(я видел сам сам)

пачками лягушачья листва

выпрыгивала взрывалась

во все стороны

брызгая светлым дождем

(который недавно прошел над нами)

но там в зазеркалье

все еще крутилось и мешалось —

оттуда хлестало

плевалось дождем жуками цветами…

под фаянсовой чашей

разливалось озеро в траве

где мутно отражался белый заяц

с нашей — уже ясной — половины

вдруг оно перекрылось

из туманного

выпростались кусты

вытянулись провода

выскочила дощатая будка

порскнула летучая мышь —

и метнулась в сторону моря

нерешительно заглянул

в это темное лицо

с широкой полосой бровей

лет на тридцать моложе

белый заяц там прыгал

между снежными клочьями туч…

а когда отошел — обернулся:

из зеркальца высунулась

нежная женская рука

и поманила лукавым кольцом —

к нам

к нам иди

у нас веселей и просторней

и я увидел что гляжу оттуда

откуда виден как из-под воды

в тесной металлической оправе

ОХРАНИТЕЛЬ

он влез в мой рассказ без разрешения

кривоногий поперек себя шире

с усиками

в цветастой рубашке

и конечно в бермудах (от слова «муде»)

он постоянно куда-то шел

в этих отвисающих парусах

на узкой полоске набережной

в толпе отдыхающих

сначала один

потом по-моему с братом

(короткий в косынке и плавках)

он кажется знал всех местных

от него исходила угроза

он был на работе

нет сомненья он был на работе

непонятно какой

я не видел чтобы он что-нибудь

у кого-нибудь отнимал

не видел чтобы он кого-нибудь охранял

не видел чтобы он с кем-нибудь дрался

он просто ходил и везде попадался

то эта глыба маячит на причале

то на танцплощадке

то (черные цветы смазанные красным)

рубашка

выходит из тьмы на фонарь

в писательском парке

откуда почему-то исчезли писатели

то среди белого утра

(я шел по тропинке к вулкану)

вдруг из-за скалы

выскочила пасть Баскервилей

(черное смазанное красным)

мчалась на меня беззвучно лая

даже не успел испугаться

груда мышц проскочила мимо

я увидел красно-черную спину

плоский затылок

и бегущие кривые ноги

и я понял в чем его работа

что он охраняет

признаюсь преисполнился почтенья

потому что эти горы это море…

БЕЗ НАЗВАНИЯ

Евгению Рейну

убегая от ревнивой депрессии

и тоскуя как Фауст по молодости

целыми днями валялся — вялился на пляже

усох до черноты

поэт — вобла воображения

и все-таки она тебя настигла

по-женски загнала в угол

бросила в подушку —

и ты увидел себя со спины

в перевернутый бинокль…

не воображай что ты совсем один

слышишь хруст и шорох —

за тобой ступает на гальку

целая толпа живых и умерших

входят в глаза и в уши

как в собственный дом

пожалуй полетят с тобой и в Париж

и в Америку — в иллюминаторе

милая компания в облаках — все те же —

то зеленым то красным —

на мигающем крыле «боинга»…

и когда издыхающим крабом

ты еле двигаешься и не хочешь жить

они взлетают смеясь

на гребне волны

в мраморном изломе

на излете рассыпаются пылью

чтобы после навещать тебя во сне

умалчивая что уже умерли

ты обречен своим современникам

ты постоянно поверяешь им себя

а про них ты и так все…

мусор и водоросли…

и вас все меньше то есть все больше

многие из вас уже памятники

их рубашки — пыльные хламиды

мятые брюки в античных складках

вылепил себя — постарался

на века…

даже если ты остался совсем один

на равнине среди изваяний

из известняка и песчаника

друг для друга вы — теплые живые

в застиранных больничных халатах

цвета моря с тесемками

СЕМЬЯ

в школе ее звали Оля

по метрике она была Виктория

в ней было четыре сущности

одна из них безымянная

другая откликалась на «Максим Петрович»

Виктория считалась лучшей баскетболисткой

в команде курса факультета

Оля на троечки дотягивала

Институт дорожного транспорта

Максим Петрович обычно скучал и брюзжал

Олю уводил долговязый студент

Виктория в шутку тискала своих подруг

смеялись — слезы на глазах!

Максиму Петровичу нравились игры девушек

Оля отдалась на скамейке в парке —

не разглядела кому

Максим Петрович не одобрил

Виктория быстро выскочила замуж

Оля родила девочку

воспитывала ее Виктория

Максим Петрович чувствовал себя в некотором роде отцом

Виктория чертила что-то на листе ватмана

между тем Оле надо было всюду успеть

И Максим Петрович поневоле занимал очередь

гулял с коляской

впрочем не жаловался

Оля была счастлива

Виктория несчастна

Оля еще надеялась и носила мини

Виктория старела критиковала мужчин

впрочем тоже носила мини

Максим Петрович иронически хмыкал

но любил обеих

все-таки клан клон семья…

одна безымянная личность

всегда молчала

она была не из этого клона клана —

вообще не из этого плана

здесь по ошибке