Паутина. Книга 2 - Андрей Стоев

ничего не мог — к тому времени пфальцграф[21] Саксонский, по слухам, крепко поссорившийся с курфюрстом, сделал Дрезден своей резиденцией и столицей пфальцграфства.

Одним словом, здешний Дрезден был совсем непохож на Дрезден Августа Саксонского из того мира, и вместо причудливого барокко щеголял тяжеловесным купеческим стилем, а скорее даже отсутствием какого-либо определённого стиля. С другой стороны, этот Дрезден был изрядно побогаче того, и его не превращали в груду камней англичане. Лично я на месте дрезденцев тоже предпочёл бы обойтись без оперы.

Расстояния в Европе смешные, и мы прибыли в Дрезден ещё до обеда. Капитан авторитетно заявил, что хлопоты с гироскопом и дырой в обшивке затянутся как минимум до позднего вечера, так что ночевать нам придётся здесь. Ленка немедленно оживилась — ванные комнаты никогда не были сильной стороной курьерских дирижаблей, обычно дело там ограничивалось примитивным душем с жёстким нормированием воды. Я и сам был рад возможности немного отдохнуть от спартанских условий, так что после завершения таможенных формальностей мы немедленно отбыли в лучшую гостиницу, без особой фантазии названную «Саксонией».

— Какая безвкусица, — поморщилась Ленка, разглядывая из окна наёмного лимузина особняки на главной улице.

— Купеческий город, что ты хочешь, — пожал я плечами. — Им главное, чтобы выглядело дороже, чем у соседа.

— Не люблю я торгашей, — пожаловалась она.

— Тогда тебе вряд ли кто-то здесь понравится, — хмыкнул я. — Они здесь все торгаши, даже дворяне. Саксонцы давно уже не саксы, все те свирепые германцы остались далеко в прошлом. Даже бельги уж на что были дикарями, и те сейчас воюют исключительно кошельками.

— Почему это вдруг дворяне здесь торгаши? — недоверчиво спросила Ленка. — У нас вот дворяне не торгуют.

— У нас запрещено, вот и не торгуют, а так тоже бы в торговлю ударились. Князь наш сознательно отделяет тех, кто правит, от тех, кто торгует. Драгана как-то мельком сказала мне, почему — князь считает, что чем больше торгаши пролезают во власть, тем больше государственные интересы подменяются личной выгодой. И ты знаешь, я с ним согласен.

— Ты считаешь, что владение заводом чем-то лучше владения лавкой?

— Я считаю, что создание материальных ценностей в целом является более достойным занятием, чем распределение ценностей, созданных другими. Психология очень сильно отличается. Торговец настроен на быструю прибыль, а если быстрой прибыли нет, он тут же переориентируется на что-то другое, где она есть. А промышленнику приходится думать на годы, а то и на десятилетия вперёд. Психология торговца совсем не сочетается с управлением государством, а вот психология промышленника гораздо ближе.

Если задуматься, то так оно и есть, примеров хватает. Взять хотя бы Венецию — на пике своего могущества она решала судьбы народов, но сменилась конъюнктура, сместились торговые пути, и падение её было таким же стремительным, как и взлёт. На спекуляции нельзя построить фундамент государства, а из спекулянта не выйдет великого государственника.

— И всё же промышленник точно так же работает ради прибыли, — упрямо сказала Ленка.

— Даже не стану спорить, — согласился я. — Это вариант неидеальный, но что поделать? Далеко не все дворяне могут быть воинами или владетелями, но им тоже надо дать возможность зарабатывать на жизнь. Производство — это приемлемый компромисс.

Ленка недоверчиво хмыкнула, но спорить не стала, и так в молчании мы и доехали до гостиницы.

— Безвкусно, но богато, — вздохнула Ленка, обозревая золочёные барельефы на фасаде.

Номер тоже не уступал. Как когда-то очень верно заметил Аверченко о немцах: «Что нельзя позолотить, расписывается розами[22]».

— Иди в ванную первой, Лен, а мне надо написать письмо пфальцграфу, — сказал я, с сожалением посмотрев на дверь ванной. — Только постарайся побыстрее, пожалуйста, а то мы до вечера не пообедаем.

Дела к пфальцграфу у меня никакого не было, разумеется, да и не по чину было мне обращаться к нему с делом. Будь я обычным ливонским бароном, ничего и писать бы не потребовалось, но я всё же был не совсем обычным ливонским бароном, так что стоило отметиться хотя бы формальным приветствием. Я достал из бювара лист веленевой бумаги и задумчиво покрутил в руке перо. А что я, собственно, ломаю голову? Мне от него ничего не нужно, а он вряд ли вообще обо мне слышал, так что будем проще:

«Его светлости пфальцграфу Саксонскому Иоахиму Лауку.

Ваша светлость,

Будучи проездом в столице Вашего пфальцграфства Дрездене, не могу не воспользоваться случаем выразить Вам своё глубочайшее уважение.

Искренне Ваш, Кеннер Арди барон фон Раппин»

Вот и всё, этого вполне достаточно. Я вызвал слугу, позвонив в колокольчик, и распорядился: «Доставить его светлости немедленно». Слуга поклонился и исчез.

Как я и подозревал, Ленка оккупировала ванную надолго, и когда мы, наконец, покончили со всеми делами, есть уже хотелось просто неимоверно. Однако в ресторан мы так и не попали — едва мы собрались выходить, как раздался громкий стук в дверь. На пороге возник невероятно важный слуга в ливрее и торжественно объявил: «Его светлость пфальцграф Саксонский имеет честь пригласить на обед барона фон Раппин с супругой».

Мы с Ленкой изумлённо посмотрели друг на друга. Поспешность приглашения ещё можно было объяснить — ему наверняка доложили, что мы рано утром улетаем. Но вот само приглашение объяснить было уже сложнее. С чего бы ему приглашать какого-то барона с захудалой окраины империи? Баронов в империи как мышей осенью в амбаре, а вот пфальцграфов всего пятеро, и то если считать Бургундского, от чьего пфальцграфства остался только жалкий огрызок после того, как Бургундию подгребло себе королевство франков. Наше положение в табеле о рангах настолько сильно различается, что нас, по идее, и на приём-то к нему вряд ли бы пустили.

— Мама? — полушёпотом спросила меня Ленка.

— Скорее всего, — негромко ответил я по-русски. — Хотя всё равно странно, я-то всё-таки не она. Что-то он наверняка хочет… Ведите, любезный, — уже громко сказал я слуге по-немецки.

* * *

Пфальцграф Саксонский Иоахим Лаук оказался низеньким толстячком и изрядным живчиком. Его жена Брунгильда, жизнерадостная толстушка, тоже была ему под стать, и эта живописная парочка не очень гармонировала со старым и мрачноватым замком пфальцграфов Саксонских. На обеде присутствовала ещё и дочь — бледная анемичная девица, имени которой я не разобрал. Впрочем, весь обед она просидела с отсутствующим видом, совершенно не участвуя в общей беседе, так что я прекрасно обошёлся и без её имени.

— Мне доложили, что вы путешествуете по семейным делам, барон? — несколько бесцеремонно поинтересовался Лаук после того, как мы перешли к десертам, и светская