Журнал Наш Современник №8 (2002) - Журнал Наш Современник

И споры утихали. И получалось так, как у тех двух легендарных монахов, которые всю жизнь прожили в одной келье и однажды решили поругаться, как ругаются люди в миру:

— Ты мне скажешь: “Это моя миска”, а я тебе скажу: “Нет, моя!”, а ты мне: “А я говорю — моя!”. Так и поругаемся.

Стали спорить. Один говорит:

— Это моя миска.

— Нет, моя! — говорит другой.

— Ну, раз твоя, так и владей ею, — быстро не выдержал первый.

Мы много ходили и ездили по Святой Земле, и ни разу не возникло ссоры. Иерусалимский синдром на нас не подействовал. И я бы даже сказал, что иерусалимский синдром — это совсем другое. Я почувствовал его уже дома, в Москве. Началось с того, что, проснувшись однажды утром, я подумал: “Сейчас встану и пойду встречать рассвет в Гефсимании”. В другой раз иду по Москве, и подумалось: “Вот иду, а ноги сами собой выведут меня к храму Воскресения!” И тотчас спохватился, что оно, конечно, и впрямь — ноги сами выводят к Гробу Господню и к Голгофе, но только это бывает в Иерусалиме, а не в Москве.

Иерусалимский синдром — это сладкая, томительная тоска, которая охватывает тебя, когда ты вспоминаешь дни, проведенные там, где находится географический Пуп Земли. Когда начинаешь разглядывать фотографии. Или вот сейчас, когда я пишу эти строки. Я вижу Благодатный Огонь, и трепет снова охватывает меня. Он сидит на кончиках свечных фитилей и не обжигает их, не обжигает мои руки и лицо. Он исцеляет меня, мою душу и мою плоть, которая, по словам отца Иоанна, немощна и сварлива.

Я наливаю себе рюмочку вина из Каны Галилейской и медленно пью. Иерусалимский синдром разливается по моей груди сладким теплом. И я мечтаю о том дне, когда Господь вновь позволит мне оказаться там. И я увижу совсем другой Израиль, в котором арабы и евреи наконец-то найдут свой общий семитский язык, полицейские будут вежливы с христианами-паломниками, ветераны войны вспомнят добрым словом Россию, а в Шереметьеве вас не будут допрашивать с пристрастием, как не допрашивают, когда летишь в Дамаск или в Коломбо, в Дюссельдорф или в Каир.

Пусть иерусалимским синдромом для всего человечества станет тоска по Господу Христу, когда Его нет с нами в Страстную пятницу, и счастье Его Воскресения, когда Он, отвалив камень от своего Гроба, дарит нам Благодатный Огонь, пусть назовут иерусалимским синдромом желание всех людей радостно восклицать: “Христос анести!”, “Аль Масих кам!”, “Христос воскресе!”

 

Анатолий Грешневиков • Зов Арктики (Наш современник N8 2002)

Анатолий Грешневиков

ЗОВ АРКТИКИ

 

Таймыр встретил меня безлюдными поселками.

Суровый ветер привычно гонял по тихим улицам снежную пыль. Скованные льдом реки тяжело дышали и порой издавали глубинный скрежет. Зеленые полоски хилого леса тянулись по всему горизонту. И только снег поражал воображение своей белизной.

На морозных улицах ко мне невольно вернулась мысль, беспокоившая еще перед отлетом из Москвы: как случилось, что северные территории стали для России обузой?

*   *   *

С развалом Советского Союза внешнее иностранное давление на Россию в Арктическом регионе резко возросло. Цель давления понятна. С одной стороны, это неприкрытая интернационализация морских пространств Российского сектора Арктики — обширного района, принадлежность которого к России никем не оспаривалась. За исключением, правда, небольшой “серой зоны” спорного морского пространства между Россией и Норвегией. С другой стороны, установ­ление контроля над богатейшими ресурсами и экономической деятельностью в сухопутной и морской частях Арктического региона России.

В такой ситуации появление огромного количества иностранных граждан в северных регионах России не вызывает особого удивления ни у политиков, ни у самих северян.

Не вызвала удивления и у меня встреча в небольшом таймырском городке Хатанга зарубежных ученых, предпринимателей и туристов.

Несметные богатства Арктики никогда не давали покоя нашим соседям. Особенно поражают запасы уже разведанных месторождений нефти и газа как на морском шельфе, так и на суше. Помимо углеводородного сырья, Арктика богата месторождениями золота, никеля, платины, меди, марганца. И стоило России ослабеть, как страны Европейского сообщества тут же проявили высокую активность в развитии северных прибрежных зон. Не стесняясь в политических выражениях, не скупясь на финансирование “северных” проектов, западные эксперты назвали наступившее столетие “веком Арктики”.

Растущее значение этого региона связано не только с многообразием и объемом полезных ископаемых, но и с необходимостью принятия эффективных мер по защите здешней окружающей природной среды от нарастающего антро­погенного воздействия. Загрязнение арктических морей, потепление климата — это те значительные экологические проблемы, которые будоражат в настоящее время Запад.

Безусловно, и в России многие экологи понимают, что “век Арктики” должен быть экологическим, так как от устойчивого развития этого самого крупного региона страны, занимающего более 30 процентов ее территории, в значительной степени будет зависеть устойчивое развитие всей России.

Но в России, несмотря на во многом новые экономические и внутри­политические условия, сформировавшиеся за последние два-три года, власть по-прежнему равнодушна к проведению надлежащей государственной экологической политики. Тем более к природоохранным проблемам Арктического региона. Впрочем, незаметны ее усилия и в развитии прибрежных зон российской Арктики и Севера, и в принятии эффективных решений по всему комплексу проблем природного, хозяйственного, социально-экономического, геополити­ческого характера.

Наверное, потому и первая содержательная беседа об экологических проблемах Арктики состоялась у меня в Таймырском заповеднике не с отечест­венными коллегами, а именно с зарубежными.

Оказалось, что экологи из Франции, Голландии, Норвегии, Германии прибыли в Хатангу не только в поисках решения природоохранных проблем, но и ради развития экологического туризма. В разговоре об экологическом туризме неоднократно была упомянута фамилия предпринимателя из Франции Бернара Бюига. Выходило так, что и прибытие экологов в Хатангу, и снаряжение многих зарубежных экспедиций к Северному полюсу — все это дело рук того же предприимчивого француза. Он и гостиницу в городе отремонтировал, и палаточный городок на Северном полюсе содержит, и авиарейсами на Ледовый аэродром командует, и за самолетами присматривает, и нашим летчикам зарплаты платит. К тому же он еще создал в Хатанге музей “Таймырский мамонт” и пригласил туда известных палеонтологов со всего мира, снимает фильмы, издает фотоальбомы.

В общем, француз Бернар Бюиг на Таймыре известен и почитаем так, будто он здешний губернатор. В какую организацию в Хатанге не загляни, в краевед­ческий музей или в школу, в магазин или в аэропорт, на стройку православного храма или даже если попадешь на прием к местному главе администрации Николаю Фокину, обязательно услышишь имя легендарного Бернара.

Действительно, первый в России и даже в мире музей мамонта организовал он — француз Бернар Бюиг. Бивни мамонта здесь находят многие, но только ему пришла в голову мысль собирать их для создания музея. Все знают о несравненных достоинствах Крайнего Севера, о вечной мерзлоте, о том, что почва здесь за два месяца оттаивает всего лишь на полметра, но именно он подсказал местной власти создать своеобразный музей холода, строить на этом прибыльный бизнес.

Бернар не стал бы известным, если бы только собрал груду бивней мамонтов под музейным стеклом. Он быстро бы разорился и охладел к идее экологического бизнеса, если бы идея создания музея продолжала заключаться в одном — платить местным жителям по двадцать долларов за каждый килограмм принесен­ного бивня мамонта.

Он купил за последние два года 150 бивней. И когда оленевод Алексей Жарков нашел в тундре очередной бивень мамонта и притащил его к Бернару, тот сказал, что готов оплатить находку, но при условии указания места ее нахождения. Таким образом, там сперва был обнаружен череп, поврежденный при извлечении бивней, а вскоре при помощи радара нашли и остальные фраг­менты мамонта, который пролежал в мерзлоте двадцать тысяч лет.

Бернар решил привезти мамонта в город вместе с промерзшей глыбой земли. Наряду с коллекцией бивней этот экспонат привлек бы более значительное внимание и вызвал бы интерес не только ученых... То есть французский предприниматель сразу смекнул, что на мамонте, умершем двадцать тысяч лет назад, можно сделать не только научный капитал. И он оказался прав.

Для размещения его потребовалось помещение. И Бернар арендовал у местной власти одну из ледяных пещер-холодильников, в которых в годы Советской власти хранились скоропортящиеся продукты. Так как в береговой ледяной пещере могли уместиться два железнодорожных вагона, то многотонная глыба глины с мамонтом, доставленная вертолетом из тундры, вошла в нее свободно.