Бывший Булка и его дочь - Сергей Иванов

Бывший Булка понимал, что надо выйти, не мешать людям. Но куда? В коридор? Стыдно. Уйти в зимний сад? А вдруг Лидка с Маринкой не найдут его. И продолжал сидеть — напряжённый, несчастный.

* * *

Лидка опоздала на двадцать пять минут. Конечно, она и в голове не держала, что это имеет какое-то значение. Впорхнула в палату, гордая собой, в брючках, в блузочке (или как там они называются, современные кофты, — батник, ватник?..). Она не успела войти, а он уже её услышал. Хотел сдержаться, да не сумел — вскочил… Кровь ударила в сердце, в голову. Его шатнуло, он схватился за холодную кроватную спинку. Лидка не заметила… Сквозь синий снег, мелькавший перед глазами, он пошёл к дочери.

Успокоился уже в коридоре. Он шёл, чувствуя в ладони Лидкину ладошку. Они ходили так давным-давно, в её раннем детстве, потом не ходили лет семь или восемь. И вот сейчас снова… С мальчишками, что ль, научилась, подумал Бывший Булка, или чтоб отцу приятное сделать?

Они сели на облюбованную им и почему-то не занимаемую никем лавочку.

— Я тебе апельсины принесла и котлеты, — сказала Лидка. Он что-то машинально сострил про апельсины в котлетном соусе. А в сердце задвигался неприятный червячок: по странному совпадению то же самое было вчера в Маринкиной передаче. Для проверки он вынул поллитровую банку, в которой, словно в террариуме, лежали котлеты. Шутливо понюхал их через стеклянную стенку.

— Сама жарила! Точно?..

Лидка прямо-таки зарделась от гордости.

— Ну, мама-то помогала? — сказал он голосом счастливого семьянина. И специально не смотрел на неё в этот момент. А когда глянул…

Без улыбки, без веселья лицо её, оказывается, было похудевшим, и глаза какие-то слишком серьёзные, и под глазами… Эх ты, отец позорный! Как же ты сразу-то?..

Однако в секунду собравшись, он сделал вид, что ничего не заметил. И только взглядом показал, что, мол, чего же ты не отвечаешь?.. Лидка улыбнулась напряжённо:

— Её в командировку послали.

— Когда?

— Позавчера… В Ленинград. С каким-то автором гранки читать, не то ещё чего-то…

Врала уверенно. Значит, всё продумала заранее. Что же там у них творится?.. Бедная ты моя Лидочка!..

В аварийной этой, неожиданно возникшей ситуации он мгновенно решил пока ничего не замечать. Разберёмся!

И с места в карьер он пустился шутить да острить, утаскивая её от слишком близкого разговора про мать. А Лидка и рада — лишь бы подальше от опасного места.

Из этого разговора Лидка вынырнула с дневником в зубах. Ну да, у неё же третья четверть кончилась. Маринка говорила, что… Лидка раскрыла дневник на последней странице, подала ручку: распишись. Надо же, всё учла! Как взрослая. Он сжал кулаки — чуть эту ручку не поломал.

А! Весь фокус был в отметках. Троек вообще ни одной. Четвёрки пополам с пятёрками. Даже пятёрочек, пожалуй, больше! Он стал считать — специально громко. Так и есть, пятёрок больше. Лидка рдела, как первомайский флаг!

— Я просто не успела вовремя взяться. — Она раскрыла страницы последних недель. — А так-то во, видал?

Это были одни пятёрки. Четвёрка по литературе выглядела среди них совершенной сиротой.

Не спеша, со вкусом он расписался под четвертными. Потом, хотя это вовсе и не требовалось, под теми неделями с потрясающими отметками.

Под теми неделями, что он болел!

Это она меня лечит!..

Бывший Булка готов был разреветься прямо сейчас, прямо здесь, в этом так называемом зимнем саду. Но не разревелся, конечно, ни в ту секунду, ни после, когда Лида ушла. Давненько он этим не занимался, да и вообще кажется, забыл, как это происходит.

* * *

Спит Старик, и Снегирь спит, ворочаясь с боку на бок, словно кровать ему горяча…

Что же дома там? Маринка не знает Лидкиных отметок. Лидка не знает, что мать вчера приносила передачу.

Лидка говорит: мама в командировке. Зачем? Чтобы я не расстраивался. Значит, всё понимает.

Он попробовал представить себе Маринкино лицо. Но вместо этого увидел Женьку… Женю… Не такую, какой она стала теперь. А молоденькую девочку, едва окончившую школу. Володя Терешков в это время служил в пограничных войсках, а Булка первый год работал на заводе.

Булка тогда часто виделся с Женей. Он охранял её… для Володи. А сам просто рад был с нею видеться.

А потом Володя вернулся из армии, и они поженились. Булка видел, Володя не так её любит, не так сильно, как она его. Но Володя был такой, что уж если слово дал — значит, закон… Или Булке это всё казалось. Шут его знает, и кто теперь определит, когда жизнь всё перекрутила по-своему. И поставила каждого из них на своё место.

А Булка долго ещё потом не женился. Не потому что чего-то ждал. Просто не мог.

Наконец появилась Маринка. Красивая, ёлы-палы, с ума можно сойти! Да ещё плюс море, да ещё плюс горы — одним словом, Крым!

Поехали в Петрозаводск, где жили её родители: «Знакомься, мама, это Николай… Нет, он пока на заводе…»

Там же они и расписались. Собрали Маринкины вещички — и пока. С тех пор Булка виделся с Маринкиными родными раза три. Последний раз пять лет назад, когда хоронили тестя.

И не то чтоб он их как-то там особенно не любил. Он вообще к людям относился терпимо. И старался думать, что не человек виноват в том или другом грехе, а причина. Причину удалишь, и человек сразу станет лучше.

Но с Маринкиными что-то… не хотелось видеться. Маринка ездила. А он всё ссылался на дела. Да ей, кстати, и проще бывало уехать: и когда студенткой была и когда в редакции стала работать.

Конечно, и он мог бы вырваться, да не очень тянуло. Они все ужасно дружно жили между собой. Такая семья расчудесная. Папа, мама, детки — все вместе, в одном доме.

«…Вовочка, ноги не промочи! Мариночка, шарфом укутайся!..»

«Ты о себе лучше подумай, а они пусть сами о себе подумают!» (Это уже о чужих.) «Вова! Вот чудилка! Скажи: нету денег. И не давай». (Вова — это их сын, Маринкин младший брат.)

Когда же они Лидку выругали, что она с кем-то шоколадкой поделилась («Тебе дедушка затем гостинец покупал?!»), Бывший Булка хотя и сдержался, но решил более с ними не видаться — от греха подальше.

А Маринка? Говорят, яблоко от яблони недалеко падает. И всё же в главном он верил ей до капли. Никогда не забывал, как она просила: «Только увези меня отсюда… Не спрашивай, потом поймёшь!» Такого зря не скажешь.

Да, в главном он не сомневался. Правда, «главного» пока не было в их жизни. Везло!.. А теперь вот вышло наружу её домашнее воспитание! Детство золотое…

Вот, Лидка, учись. На собственной матери, а учись. Думаешь, что детство промелькнуло и нету?.. А оно всё в тебе осталось… Потом перевоспитываться тяжело. Так что крепче живи, Лидка, старайся на всю катушку!

Но как ей сказать об этом, какими словами? Серьёзными? Или перевести на шутку?

* * *

Потом он снова стал думать о Маринке. И понемногу — может, оттого, что уже перевалило за полтретьего ночи, а сна не было ни в одном глазу — в нём всё больше стала раззадориваться обида: как ты ни крути, а продала тебя Мариночка! На секунду он мстительно подумал, что надо развестись с ней. Но тут же мысль эту, как птицу влёт, сбила другая: «Развестись!.. А ты выйдешь ли отсюда?»

И так горько стало. И подумал, что не на той он женился, проявил слабость, не до конца дрался с судьбой.

И знал, что ничего уже нельзя изменить.

Вдруг, словно на суде, до него дошла очень простая и беспощадная мысль. Да, я мог бы жениться на Жене, только для этого надо было бы…

Надо было, чтоб Володю убили на шесть лет раньше…

Некоторое время Бывший Булка прислушивался к этой мысли.

Но скоро понял, что она ещё не самое страшное.

Если б Володю убили на шесть лет раньше и, значит, он, Булка, не поехал бы в шестидесятом году в Крым, не встретил бы Маринку… то, стало быть, никогда бы не родилась Лида!

Бывший Булка сел на кровати, покачал головой. Старик пробормотал что-то во сне и тихонько захрапел.

Вот как всё повёрнуто жизнью. Вот как крепко все мы прибиты по своим местам!

Чувствуя босыми ногами неприятный больничный пол (шлёпанцы его слишком уж топали), Бывший Булка подошёл к окну. Как видно, наступила уже настоящая весна. Даже среди ночи мостовые оставались слякотными, а вдоль тротуаров продолжали течь чёрные городские ручьи.

* * *

Сева, Надя… И хорошо, что не звонят. Не нужны… Одна-одинёшенька она шагала по парку. Сюда любил водить её когда-то батянька. Тут они на санках гоняли по аллеям. И с горок, слалом между деревьями… Не пробовали? И не пробуйте. Голову сложить, шею свернуть — запросто! Однако ж они не свернули и не сложили с батянькой, а только закалили характер. Закалили? Ну так и держись!..

Пролетишь мимо всех опасных поворотов, прогрохочешь по всем буеракам, кусты погонятся за тобой и не успеют схватить, и лишь последняя ветка хлестнёт тебя по шапке, по шубе… Привет! А нам не больно ни капельки!.. И вылетаешь на белый простор, на пруд. Кое-где снег посдувало, и несёшься по гладкому каменному льду — кажется, у санок мотор, опять быстрее помчались. И потом: «Прощайте, товарищи!» — в сугроб, головой, со всего маху… Пум! Лежишь и чуешь: уже мчится батянька тебя спасать.