Пленница - Виктория Холт

Она сделала мне знак следовать за ней.

Саймон остался на месте. Я бросила на него отчаянный взгляд, и он рванулся следом за мной. Один из стражников выступил вперёд и преградил ему дорогу, держась за рукоятку ятагана.

Я видела беспомощность на лице Саймона; потом полная женщина крепко взяла меня за руку и увела.

* * *

Мне предстояло узнать, что я предназначалась для гарема одного из важнейших пашей в Константинополе. Все люди, которых я до сих пор видела, были просто его приспешниками.

Гарем — это сообщество женщин, в котором не дозволено появляться ни одному мужчине, за исключением евнухов, как тот важный джентльмен, который торговался со стариком. Он, как я узнала, был главным евнухом, и мне придётся часто видеть его.

Мне потребовалось время, чтобы осознать, что у меня была причина быть благодарной тем тяжким испытаниям, которые мне пришлось пережить, поскольку тот факт, что в течение всех этих недель мне никто не досаждал, объясняется только моими золотистыми волосами. Они делали меня фигурой выдающейся. Я была ценным экземпляром, потому что сильно отличалась от женщин, окружающих меня. Все они были темноволосые и темноглазые. А мои чисто голубые глаза и золотистые волосы выделяли меня среди остальных.

Тем, в чьи обязанности входило ублажать пресыщенного пашу, казалось, что моя непохожесть сама по себе сделает меня более желанной. Как я обнаружила позже, они заметили во мне и ещё кое-что. По природе своей женщины эти были раболепны. Их воспитывали в сознании, что они — низший пол, и их миссия на Земле — угождать желаниям мужчин. От меня же веяло независимостью. Я пришла из другой культуры, и это отделяло меня от них почти так же, как мои голубые глаза и золотистые волосы. Меня раздели и препроводили к приготовленной душистой ванне. Бдительная леди, которая несла ответственность за всех нас, следила за тем, чтобы моя кожа там, где она была открыта для солнца, стала белой и мягкой. Прежде чем меня предложат паше, белизна кожи должна быть восстановлена на каждом миллиметре моего тела. Более того, я сильно исхудала, а паша не любил тощих женщин. Я могла пополнеть, но для этого требовалось время.

Как я была рада. У меня было время привыкнуть, изучить жизнь гарема, а может, и выяснить, что произошло с Саймоном. Кто знает? До сих пор мне невероятно везло; а что, если всё ещё есть надежда спастись до того, как я обрету тот вид, в котором меня можно будет представить человеку, купившему нас?

Как только я выяснила, что мне ничего не угрожает — пусть лишь на короткое время, — моё настроение улучшилось. Ко мне вернулась надежда. Я хотела выяснить как можно больше о месте, в котором находилась, и, естественно, мне было ужасно любопытно всё, что касалось моих компаньонок.

Самой важной персоной в гареме была Рани, женщина средних лет, которая осмотрела меня и решила, что пока я ещё не достойна быть представленной паше. Если бы только мы говорили на одном языке, я узнала бы от неё много разных вещей. Другие женщины испытывали перед ней благоговейный страх. Все они раболепствовали перед ней, старались польстить, поскольку именно она отбирала тех, кто будет представлен паше. Когда поступит приказ, она с великим усердием примется за дело, и в этот период интересно наблюдать, как все они стараются привлечь внимание к своей особе. Я была поражена, когда поняла, что они домогаются того, чего я так боялась.

В гареме находилось несколько девочек не старше десяти лет, и женщины, которым было, вероятно, лет около тридцати. Странной жизнью жили эти девочки; позднее я узнала, что некоторые из них здесь с самого рождения… и постигают науку доставлять удовольствие богатым мужчинам.

Девушкам почти нечем было заняться в течение дня. Мне следовало ежедневно принимать ванны и делать массаж с притираниями. Это был мир, далёкий от реальности. Воздух здесь был тяжёлым от смеси запахов мускуса, сандалового дерева и розового масла. Девушки проводили время, сидя у фонтанов и лениво переговариваясь; изредка до меня доносились звуки музыкальных инструментов. Они собирали цветы, вплетали их в волосы, изучали свои лица в маленьких карманных зеркальцах, глядели на своё отражение в воде, иногда они играли в игры, болтали друг с другом, хихикали, предсказывали судьбу.

Спали они на диванах в большой прохладной комнате, у них были красивые наряды. Это была странная жизнь, где день сменялся днём в мыслях ни о чём, разве что о том, как приукрасить себя да как скоротать время, надеясь, что вечером они могут быть избраны разделить с пашой его ложе.

За эту честь шло большое соперничество. Вскоре я ощутила это. Я привлекала к себе огромное внимание.

Я настолько отличалась от них, что мне подумалось, когда меня сочтут готовой, то, почти без сомнения, избранной окажусь именно я из-за этой своей необычности, если не из-за чего-нибудь другого.

А тем временем продолжались попытки избавить меня от следов тяжких испытаний, которые я перенесла. Я чувствовала себя гусем, которого откармливают к Рождеству. Мне было трудно привыкнуть к обильно приправленной специями пище. Я придумала себе небольшую игру — постараться избавиться от пищи так, чтобы об этом не узнала Рани.

Настал самый волнующий день, когда я обнаружила, что одна из наиболее зрелых женщин и, по-моему, одна из самых красивых — француженка. Её звали Николь, и я с самого начала заметила, что она отличается от остальных. Она казалась персоной огромной важности, после Рани, разумеется.

Однажды я сидела у фонтана, а она подошла и села рядом со мной.

Она спросила по-французски, говорю ли я на этом языке.

Наконец-то общение! Это было удивительно. Мой французский не был хорош, но, по крайней мере, он был, и мы могли разговаривать.

— Ты англичанка? — спросила она.

— Да.

— А как ты попала сюда?

Запинаясь, я рассказала ей по-французски о кораблекрушении и о том, как нас подобрали.

Она в ответ сказала, что находится в гареме уже семь лет. Она креолка и плыла на корабле с Мартиники, чтобы учиться во Франции. По пути она тоже попала в кораблекрушение, и её подобрали корсары, привезли сюда и продали точно так же, как меня.

— Ты была здесь все эти годы? — спросила я. — Как же ты выдержала?

Она пожала плечами.

— Сначала был жуткий страх. Мне было всего шестнадцать лет. Я ненавидела монастырь. Здесь было легче. Думаю, мне нравились эти наряды, праздная жизнь… И… я была так не похожа на остальных… как ты. Я понравилась паше.

— Как я понимаю, ты фаворитка? — предположила я.

Она кивнула.

— Потому что у меня есть Самир, — сказала она.