Адриан Моул и оружие массового поражения - Таунсенд Сьюзан Сью

Маргаритка притянула меня к себе. Я запнулся о колесо кровати-кареты, кукольный домик-чердак упал, и вся семья – Маргаритка, я и двое детей – вывалилась на пол.

Прежде чем выйти из спальни, я спросил, разделяя каждое слово:

– Так ты согласна с тем, что мы не обручены?

Маргаритка кивнула и откинулась на подушки.

Георгина была внизу в гостиной – ежилась у хилого огонька в камине.

– Вы знаете, что в романах Достоевского всегда плохо топят? – спросил я.

– Сроду не читала Достоевского, – ответила Георгина, – и при удаче и попутном ветре, надеюсь, читать не доведется.

Странно, но я вдруг расслабился и спросил, какое у нее любимое литературное произведение.

– Предпочитаю познавать мир на собственном опыте, – сказала она. – Я сама рассказчик и главная героиня собственной жизни. Мне все в этом мире интересно. Не желаю жить по книгам. Мне хочется попробовать жизнь на ощупь, почувствовать ее запах и вкус.

Георгина взяла с каминной полки бокал и залпом выпила. Я понял, что она пьяна – высокие каблуки едва держали ее.

– А я знала, что Маргаритка тебя охомутает, – продолжала Георгина. – Она такая с детства, всегда получает все, что захочет. Ты ведь ее не любишь, да?

Из соседней комнаты донеслось пение, я узнал мотив «Остролиста и плюща».[39]

Отвечать я не стал, лишь помотал головой.

– Так скажи ей об этом, и дело с концом. Иначе живым не уйдешь, затягивать помолвку она не позволит.

– Несколько минут назад я сказал ей, что мы не обручены, – проинформировал я Георгину.

– Так ты вольная птица?

– А знаете, – сказал я, – лишь сейчас сообразил, кого вы мне дико напоминаете. Найджелу Лоусон,[40] только худую.

– Ага, в прошлом году решила стать Найджелой, – объяснила Георгина. – Сиськи увеличила, волосы перекрасила, губам пухлястости добавила. Но вообще-то я не богиня домашнего очага. Терпеть не могу домашнюю суету.

Она протянула руку и сдернула с меня очки. Я тотчас ощутил себя голым.

– А мне нравится, как у тебя на затылке вьются волосы, – сказала Георгина.

– Наверное, пора в парикмахерскую, – пробормотал я.

– Не-а, не стригись. – Она провела ладонью по моему затылку. – Слыхала, вы завтра какую-то дохлую псину поминаете или что-то типа того, но приходи к нам обедать в День коробочек. Мне позарез нужен союзник.

«Остролист и плющ» закончился, и мы отступили друг от друга.

Я надел очки, и мир приветствовал меня разноцветьем красок.

Среда, 25 декабря

Рождество.

Как и положено взрослому человеку, проснувшись, дико расстроился от того, что у кровати нет мешка с игрушками. Небо было серым, моросил дождик. И почему погода хоть раз в жизни не может порадовать снегом на Рождество?

По дороге на Глициниевую аллею миновал ребятню, обновляющую рождественские подарки. Человек в пижаме и халате поддерживал мальчишку, который катил на велосипеде по тротуару. За ними толкала кукольную коляску девочка в форме медсестры. Дождь им был не помехой.

Атмосфера в доме моих родителей соответствовала скорее книгам Гарольда Пинтера, чем Диккенса. Чахлая елка жалась в углу, будто извиняясь за свои лысые ветки. Мать постаралась от души – три гирлянды лампочек, шары, мишура. Я с удовольствием отметил, что «колокольчик», который я смастерил из коробки из-под яиц и ершика для посуды, когда мне было семь лет, висел на самом видном месте.

Мама пребывала в глубочайшем унынии.

– Сердце мое разбито, Адриан, – пожаловалась она. – Я так ждала, что Рози приедет домой на Рождество.

Где же носит мою сестру, поинтересовался я.

– В Халле! – негодующе воскликнула мама. – Ну скажи, кто проводит Рождество в Халле?!

Отец только добавил тоски:

– А я скучаю по Уильяму. Помнишь прошлое Рождество, Полин? Мальчику так понравилась ударная установка, которую мы ему подарили.

– Пожалуйста, Джордж, не произноси имя нашего дорогого малыша, – попросила мама. – Я не вынесу разлуки с ним.

– И плохо, что нет Гленна, – добавил отец. – Вот кто всегда готов прогуляться в паб.

Мама вздохнула:

– А еще сегодня годовщина смерти Нового Пса. Ни одно Рождество не похоже на другое. Вовек не забуду, как бедный пес поперхнулся костью от индейки.

Подарки сиротливо лежали под елкой. Я добавил к ним свои, и мы, рассевшись, ударились в воспоминания о прошлых рождественских праздниках, поднимая бокалы с шампанским за отсутствующих друзей.

В 11 часов отец нахлобучил русскую шапку-ушанку которую он всегда носит зимой, и сказал, что ему надо сходить кое-куда кое-зачем. В окошко я видел, как он забрался в видавший виды трейлер и уехал.

– Удивляюсь, мама, как ты разрешаешь отцу носить эту шапку, – сказал я. – У него в ней такой странный вид.

– Моцарт, Ван Гог и Эйнштейн тоже были странными! – огрызнулась мама.

На кухне я нафаршировал безногую и бескрылую индейку. В брюхе птицы еще поблескивали льдинки, но честное слово, дорогой дневник, отравление сальмонеллой казалось далеко не самой мрачной перспективой.

В 11.30 вернулся отец, волоча большую картонную коробку, на которой болтался огромный бант из алого капрона. Мы встали вокруг рождественского древа.

Отец протянул маме коробку со словами:

– Счастливого Рождества, Полин, и надеюсь, это компенсирует прошлогодний проступок Адриана.

Коробка была явно тяжелой, и мама едва не уронила ее на журнальный столик. Она открыла крышку, и из коробки выглянул странного вида щенок. Необычнее собаки я в жизни не видел. Он напоминал страуса эму, которому сделали химическую завивку. Щенок тут же принялся облизывать маме лицо самым негигиеничным образом.

Мать с отцом сгорбились над щенком так, словно поклонялись мессии. На меня они даже не взглянули. Я был презренным рабом на галере, который убил их предыдущего пса.

Мне, как всегда, подарили ерунду. Самый никчемный подарок был от отца – набор для игры в гольф: три мячика, сумочка для них, керамическая кружка с надписью «19-я лунка» и пара перчаток с пупырышками.

– Знаю-знаю, ты терпеть не можешь гольф, но я понятия не имел, чего тебе еще подарить, – сказал отец.

Мама посвятила меня в тайну «Рождественского соуса Моулов».

– Я надеялась передать секрет Рози, но поскольку ее нет, – с горечью сказала она, – то я передам его тебе.

Секретом она делилась со мной на кухне при плотно закрытых дверях.

– Значит, так. Надо сварить потроха индейки в трех пинтах воды с одной луковицей, одной морковкой и одной картофелиной. Затем процедить эту жидкость и сок индейки, образовавшийся на сковороде, потом растворить два куриных бульонных кубика в получившейся жидкости. Затем развести маленький говяжий кубик в рюмке для яиц…

– Почему в рюмке для яиц? – поинтересовался я.

– Потому что, – снисходительно сказала мать, – соус не должен получиться слишком густым. Смешай все ингредиенты, вскипяти на медленном огне, и voilà! Вот вам рождественский соус Моулов.

Разочарование мое не ведало границ. Я-то рассчитывал приобщиться к тайне волшебного ингредиента, редкой экзотической специи, о которой я слыхом не слыхивал и которую можно достать только под Рождество, выменяв под покровом ночи у загадочной иностранки.

– Нет, – махнула рукой мама, – все ингредиенты можно купить в супермаркете.

Так меня лишили еще одной детской иллюзии.

Мама настояла, чтобы я позвонил Уильяму в Нигерию. Я нехотя подчинился. Уильям рассказал, что его отчим Воул подарил ему велосипед. Он болтал о своей новой жизни и о сводных братьях и сестрах, а меня распирало от желания обнять его, уткнуться носом в его волосы, взять его липкую ладошку в свою. Интересно, толкает ли отчим велосипед с Уильямом по пыльным тротуарам Лагоса? Наверное, не стоило так легко его отпускать.

Я рассказал Уильяму о новом щенке, и он спросил, как его назвали. По традиции собаки в семье Моулов не имеют кличек, пояснил я.

– Пожалуйста, папа, не убивай нового пса, – попросил Уильям.

Твердым тоном я сказал, что не убивал и предыдущего.