Дело Каллас - Ален Жермен

– Месье Лебраншю? У-у… вы спите? – окликнула его Агнесса.

– Магическая власть этого места подействовала. Из него исходит столько поэзии, будто все эти костюмы хранят в своих складках какие-то секреты.

– Ах, если бы только они могли говорить, сколько бы они порассказали! – добавила Иветта.

– А как ваша книга? – спросила Агнесса.

– Уже в типографии. Вот-вот выйдут первые экземпляры.

– Так не терпится почитать. А знаете, я хорошо знала Марию Каллас. Именно я одевала ее, когда она здесь пела в «Норме». А ее смерть в «Тоске» незабываема. Так ясно вижу, как она бросается с крепостной стены, будто это произошло вчера. Да и все забывали, что это театр, настолько все было как в жизни. Этим она и завораживала. Всякий раз, когда я достаю ее костюмы, я думаю о ней, как о живой. Шикарная была женщина. Не надо верить всему, что о ней говорят. В конце концов там, где она теперь, нет страданий. Да пребудет душа ее в мире!

– Могу я от вас позвонить? – спросил журналист.

– Конечно. Пройдите в мой кабинет, – ответила костюмерша. – Дорога вам знакома. Только сначала наберите ноль.

43

– Мадемуазель Геропулос?

– Кто ее спрашивает?

– Инспекторы полиции Легран и Джонсон.

– Но мадемуазель Геропулос больше здесь не живет.

Домофон хрипел, да и уличный шум не позволял определить, кто отвечает. Женщина? Мужчина? Трудно сказать.

– У вас есть ее новый адрес?

– Нет.

– Могу я узнать, с кем имею честь?

– Вы шутите!

– Пардон, не расслышал.

– Я спросила, не шутите ли вы.

– Чего ради?

– Вы не журналисты?

– Нет, мы из полиции.

– Почему вы здесь?

– Мы разыскиваем одну особу.

– Особу?

– Мы можем войти?

– У вас есть ордер?

– Нет, мы по частному делу.

– Поднимайтесь, третий этаж, слева от лифта.

Квартира оказалась большой, погруженной в хорошо продуманный полумрак. Ставни закрыты, плотные венецианские шторы бежевого бархата сдвинуты, электрического света не было и в помине: не горела ни одна лампа, ни одна люстра, зато повсюду – на концертном рояле, на низеньких столиках, на консоле в стиле ампир, на комодах, на камине – стояли серебряные подсвечники с зажженными длинными черными витыми свечами. В этом музыкальном салоне разыгрывался странный спектакль. В глубине комнаты, на просторном канапе в стиле Людовика-Филиппа с темно-синей, почти черной бархатной обивкой, визитеров ждала сама Мария Каллас. Она оставила полуоткрытой двойную дверь. Полицейские нерешительно постучали, потом медленно и осторожно нажали на створки, жалобно заскрипевшие на несмазанных петлях.

– Извините, вас никто не встретил… У меня больше нет прислуги. Проходите, я здесь, около ширмы.

– Спасибо, что согласились принять нас, мадам. Я инспектор Легран, а это мой коллега и друг инспектор Джонсон из Скотленд-Ярда.

– Прошу садиться.

Театральным жестом, не лишенным трагичности, она указала на две табуреточки в стиле Людовика XVI, тоже темно-синие, но обитые муаром.

– Спасибо, мадам.

– Мадемуазель, так принято называть оперных актрис.

– О, примите мои извинения… я не очень-то сведущ в ваших обычаях.

– Это традиция, и я упорно придерживаюсь своих принципов. Чем могу служить?

– Мы разыскиваем мадемуазель Лину Геропулос.

– Не знаю, что с ней стало. В последний раз мы крупно поссорились, и я выставила ее за дверь.

– Значит, вы ее знали?

– Ей было лет десять, когда я встретила ее в «Ла Скала», в Милане. Шли репетиции «Ифигении в Тавриде»; она была статисткой. Она мне сразу понравилась. Я привязалась к ней, как к собственной дочери, и многому ее научила: как держаться, говорить, одеваться, причесываться, подкрашиваться. Видите ли, она из простой семьи и не получила должного воспитания. Эта девочка была дикаркой, я приручила ее, сделала из нее принцессу. Подумать только, без меня она так и осталась бы гадким утенком! Но я допустила ошибку, посвятив ее в секреты бельканто. Я раскрыла ей секрет моего успеха: как правильно дышать, брать ноты, вживаться в роль, читать партитуру. Вот только ничего-то она не поняла! Она поступила так, как это делали другие: она подражала мне, копировала! Смешно! Как будто мне возможно подражать, копировать меня! Ученица, осознав, что никогда не превзойдет и даже не сравняется со своим учителем, разработала дьявольский план. До сих пор не знаю, как ей удалось его осуществить. Впрочем, все может разъясниться, если вам, полицейским, удастся ее арестовать, но, боюсь, пришли вы слишком поздно и никогда вам не найти то, что украла у меня эта неблагодарная.

Бертран и Уильям молча слушали этот длинный монолог. Глаза их уже привыкли к пляшущему свету свечей, и они оторопело рассматривали свою собеседницу. Сидящая перед ними женщина скончалась более десяти лет назад. К чему устраивать такой извращенный маскарад? Что это? Их дурачат? Или перед ними сидело несчастное параноическое создание, несущее бред? Больная женщина, страдающая манией величия и пытающаяся скрыть свое психическое расстройство? И тем не менее следовало завязать с ней диалог и, не форсируя ход событий, попытаться выяснить, до какой степени помешательства она дошла.

– Что же она у вас похитила? – спокойно спросил инспектор Легран. – Уж раз вы хотите, чтобы мы вам помогли, нам надо знать детали.

Взрыв хохота последовал вместо ответа. Смех, сатанинский смех сошедшей с ума.

– Не говорите мне, что не знаете! Откуда вы появились? Вы совсем не читаете прессу? Никогда не слушаете радио? Не смотрите телевизор? Ха-ха-ха, что у меня похитили? Да об этом всем известно! Вас прислали, чтобы добавить мне мучений? Неужели я мало страдала?

– Боюсь, мадемуазель, я совершил бестактность. Но, видите ли, полицейские довольно примитивны и задают вопросы, даже зная ответ. Метод этот на первый взгляд может показаться не очень умным, однако иногда позволяет благодаря какой-нибудь незначительной мелочи, новому произнесенному слову по-другому взглянуть на искомое.

– Все понятно. Мне очень жаль, что я вышла из себя. Забудьте о моей слишком резкой реакции. Знаете, я уже привыкла ко всякого рода интервью на всех языках, так что не вы первые допрашиваете меня… А ваш метод довольно интересен. Постараюсь удовлетворить ваше любопытство, инспектор. Эта негодяйка просто-напросто украла у меня голос, а так как ей этого показалось мало, она украла и мою душу. Теперь вы понимаете, почему я должна была расстаться с ней и почему я укрылась здесь, подальше от огней рампы. Я превратилась в тень той дивы, о которой взахлеб писали газеты, в призрак, лишенный своих почитателей, я обратилась в ничто, вынужденное жить в славном прошлом. Стены эти – мой мавзолей, эти фотографии – мои единственные друзья; эти пластинки – мои единственные собеседники. И все эти воспоминания медленно убивают меня. Они высасывают из меня остатки крови. Взгляните, что они сделали из меня: карикатуру! Чрезмерно накрашенное лицо, слишком много драгоценностей: меня уже можно класть в гроб. И все это потому, что та маленькая интриганка завладела моим талантом. Вот, господа, моя печальная история, и я сомневаюсь, что вы сможете мне помочь.

Бертран выдержал паузу и как можно мягче спросил:

– Когда вы видели ее в последний раз?

– Понятие времени для меня не существует. Жаль, но я не в состоянии вам ответить.

Ему стало жалко эту женщину, ее еле слышный голос трогал его сердце. Как же она должна была быть несчастна, раз дошла до такого состояния! Он откашлялся и продолжил:

– Знакомы ли вы с Сентой Келлер?

– Фамилия знакомая. Возможно, одна из подруг?

– А с Эрмой Саллак?

На бесконечные секунды воцарилось холодное молчание. Лицо Марии перекосилось. Нервный тик, от которого дрожали уголки ее губ, сделал его отвратительным. Чудовищная маска выдохнула:

– Эрма Саллак умерла.

Бертран понял, что поспешность здесь повредит. Ей надо было прийти в себя. Не повышая тона, он почти нежно спросил:

– Как это произошло?

– Вы не будете меня ругать, инспектор?

– Что вы, мадемуазель, говорите без опаски.

– Это я ее убила, но не помню, как и где. Я ее спрятала.

– Не беспокойтесь, вы вспомните потом, это придет независимо от вас.

– Вы так считаете? Очень мило, что вы понимаете меня. Могу я вам предложить немного мавродафне?

Тон ее стал светским, фривольным, поверхностным. Так говорит хозяйка дома, заботящаяся о том, чтобы вечеринка прошла блестяще.

– Охотно, это любимое вино инспектора Джонсона, – солгал Бертран.

Мария встала. Ее легкая фигурка едва угадывалась под цветастым кимоно. Неуверенно ступая на высоких каблуках, она направилась в небольшую комнату в стиле ренессанс, оборудованную под бар. Поставив на серебряный поднос три хрустальных бокала, она наполнила их душистым вином.

– Мне прислали его прямо с Патмоса лет десять назад, – пояснила она, элегантно обслуживая гостей.