Поиски счастья - Николай Максимов

— Кутыкай! — стоном вырывается у Кайпэ.

Тымкар вынимает охотничий нож, и они бегут дальше. Ведь он тоже устал. Он не догонит. Он еще далеко…

Расстояние между ними, однако, сокращается.

Беглецы спотыкаются все чаще. Их сердца так сильно бьются. Трудно дышать, глаза заливает пот.

Кутыкай что-то кричит. Он совсем близко. Но и он, видно, изнемог, если так долго не может догнать их.

— Милый, — задыхаясь, еле слышно произносит Кайпэ. Она хватает Тымкара за руку.

Ноги юноши вязнут в холодном ягельнике.

Что-то свистит в воздухе, Кутыкай набрасывает на Тымкара аркан. Кайпэ падает вместе с возлюбленным.

Пастух Омрыквута не рискует подойти вплотную, он душит Тымкара арканом. Кайпэ бросается на помощь. Но в это время Тымкар успевает ножом перерезать ремень, но тут же теряет сознание. Кутыкай хватает обессилевшую Кайпэ, взваливает ее себе на плечи и, утопая в ягельнике, тащит назад.

Девушка вырывается, кричит, царапает ему лицо, но верный пастух терпит и уносит ее все дальше.

С кровавой ссадиной вокруг шеи, Тымкар, превозмогая боль, поднимается на ноги, делает несколько шагов — и снова падает. Сухим надтреснутым голосом он кричит своей Кайпэ:

— Я найду тебя, Кайпэ!

Но слышит ли она его?

Не оглядываясь, Кутыкай тащит к стойбищу невесту Гырголя, невесту будущего зятя своего хозяина.

Туман быстро выползает из низин, делая тундру похожей на небо. Он застилает глаза Тымкару…

* * *

…Бродя от стойбища к стойбищу в поисках кочевья Омрыквута, обтрепанный, исхудалый, лишь поздней осенью вернулся Тымкар в Уэном.

Глава 10

ГРЕХ ОТЦА АМВРОСИЯ

Стойбище Омрыквута откочевывало на северо-запад. Как тень, Амвросий следовал за стадом.

Время шло. Торопилась жить полярная тундра. Коротко здесь лето. Все живое спешило: сновали щенки песцов, в озерах, заводях рек резво плавали выводки уток; даже моховые ковры тундры и те чуть не на глазах меняли тона.

Не спалось Амвросию белыми ночами. Он выходил из шатра на воздух.

Река, небольшие озера, ручьи казались огромным потрескавшимся зеркалом в темно-зеленой оправе мхов.

В воздухе тучами сновал гнус. Нет от него спасения. Забивается в волосы под шапку, влетает в рот, в нос, в глаза, до крови изъедает обнаженные части тела.

Тундра тихо журчит, сочится. Под ногами сыро.

Опершись на ярангу, задумчивый Амвросий вызывает в памяти картины прошлого. Они меняются, бегут, обгоняют друг друга, и вот он уже видит себя стоящим среди сонного стойбища. «Купец… Конечно, меня считают купцом, — думает он. Его руки машинально щиплют полы подрясника. — Действительно, ведь я ничего не сделал в этом кочевье как миссионер. Но что было бы в том проку? Ведь и сам я никогда больше не встречусь с этими людьми, да едва ли встретится с ними и кто-либо другой из служителей церкви. Что ж, все равно теперь! Пусть», — шепчет он, отмахиваясь от гнуса.

Наутро, чтобы ускорить отъезд — ведь ездят же кочевники на легких нартах по траве! — Амвросий стал задаривать хозяев остатками своих товаров. Омрыквуту он отдал последние папуши табака, кирпичи прессованного чаю. Кейненеун — бисер, браслеты, зеркало и прочую мелочь.

Оленевод дивился щедрости купца. Хорошо знал он торговых людей! Это на них не было похоже. «Доброе сердце имеет», — решил кочевник и ласково посмотрел на загостившегося у него таньга.

Лицо Амвросия густо заросло. Лохматая рыжая борода закрывала грудь. Одежда истерлась, засалилась. Омрыквут велел жене сшить ему новые торбаса и рубашку из пыжиков. Сам стал еще теплее разговаривать с ним.

К тому времени Амвросий уже ухитрялся все понимать и давать сносные ответы. Омрыквут сквозь табачный дым улыбался и помогал ему строить фразы по-чукотски.

Так протекло лето. Но когда кончилось время «белого дня», то есть белых ночей, хозяин стойбища начал примечать, что его невольный гость затосковал, ест мало, не спит ночами, стал задумчив, нелюдим. Больно было Омрыквуту видеть печаль человека в своем шатре.

— Какие у тебя думы? — участливо спросил он однажды.

— Ты спрашиваешь непотребное, — смутившись, ответил Амвросий.

— Обидные слова говоришь, — все еще без гнева заметил оленевод.

Амвросий молчал. По его щекам текли слезы. Он утирал их грязными руками, покрытыми болячками.

— Почему ты плачешь, как слабая женщина? — не унимался Омрыквут в порыве сострадания.

Амвросий молчал.

Оленевод нахмурился, набил еще трубку, посмотрел на жену. Кейненеун потупила взор, плечи ее съежились. Наступило безмолвие. Стало слышно, как по куполу яранги мерно постукивает дождь.

Двое мужчин и женщина молчали. Сырая, гнетущая ночь усиливала мрачное настроение. Близилось время освежения воздуха, за ним — время длинных ночей.

Уже три трубки выкурил хозяин стойбища, дважды Кейненеун едва заметно с тревогой поглядывала на него. Отец Амвросий, перестав плакать, задумчиво глядел в дальний угол полога. А молчание все длилось.

Но вот оленевод вдруг поднялся и, не разгибаясь, подошел к отцу Амвросию.

— Что ж, пусть мы с тобой станем товарищами по жене! — вздохнув, сказал он, взял Амвросия за плечи, заглянул в глаза.

Амвросий очнулся, увидел рядом лицо кочевника, улыбнулся, сам не зная чему: он не уловил необычного смысла в словах Омрыквута, не расслышал всей фразы.

— Где будешь спать? — спросил оленевод.

Миссионер недоуменно посмотрел на него. Странный вопрос!

— Где скажешь, — смиренно ответил он.

— Спи здесь. Я буду спать в другом спальном месте, — сказал Омрыквут и, пополнив табаком кисет из оленьей замши, пополз к выходу, искоса поглядывая на жену.

Сжавшись, Кейненеун сидела, не поднимая глаз. Ей было стыдно и досадно, что муж отдает ее таньгу.

Усталый Амвросий лег и вскоре задремал.

Ночью он проснулся и при свете угасающего жирника увидел, что жена хозяина спит на шкуре рядом с ним. Омрыквута в пологе не было.

Отец Амвросий отодвинулся подальше.

…На следующую ночь сквозь приоткрытые веки миссионер видел, как ушел Амрыквут, а Кейненеун разостлала шкуру и опять легла рядом с ним. Сердце его забилось. Притворился спящим. Но мысли путались. «Бес, бес! Сгинь, изыди! Господи, помилуй», — повторил он про себя, в то же время стараясь понять, почему хозяин уже вторую ночь не спит дома, а младшая жена стала ложиться рядом с ним, с Амвросием. Он слыхал про обычай товарищества по женам, известно ему было и то, что некоторые чукчи, главным образом богатые оленеводы, имеют по две-три жены, знал он и первую жену Омрыквута. «Надоела, видно, Кейненеун ему», — думал он, и вдруг чудились ему дом, матушка. Однако лицо матушки быстро тускнело в сумраке полога, таяло, и вместо него отчетливо вырисовывались жгучие глаза Кейненеун. «О господи! Дьявол искушает меня… Выйду отсюда!»